Я побит - начну сначала!

Многие сказочные образы касаются чаще не телесной жизни человека, а жизни его души, даже точнее, его духа. Поэтому их сказочность условна, на самом деле они конкретно реалистичны. О духе огня сказать «огонь» — глупо. Это так же глупо, как назвать самолет алюминием или железом. Дух огня и не огонь вовсе, не говоря уже о том, что огонь на самом деле химическая реакция.

Из всех моих замыслов сказочный — самый лучший. Может быть, «Вася Куролесов» — четвертая серия сказки, и все домовые и лешие на месте. Одна мать — всегда мать. Одна колыбельная — всегда колыбельная. А плач Ярославны — всегда плач Ярославны. Вот и будет Лене великая роль. Пропадет сынок, пойдет мать за сыном. И все любимые образы вставить...

...Или все-таки надо делать «Соблазнителя»...

05.04.86 г. Суббота

Озвучиваю. В роли пока ничего не понимаю. Понимаю только одно — Лопушанский не вполне нормален. То, что я видел, профнепригодно. Но вот что такое тенденциозное восприятие: ему явно не очень нравится, что происходит «замена» его творчества на «мое» — что-то они придумали. Что — не знаю. Надо будет сделать копию, чтобы она у них не пропала (копию моей записи). И надо будет проследить, чтобы эта перезапись произошла.

Они все время совещаются со звукооператором. Звукооператор новый, взявшийся в картине непонятно откуда. Того Костя заменил. Почему? Вчера «Лучше не будет!» — вернемся[199].

Надо сделать кого-то свидетелем происходящего. Жаль, я вчера не использовал Бабушкина. Надо было посоветоваться[200].

Надо, чтобы кто-то отдежурил (Юра или?). Или ничего не надо.

У меня к нему <Лопушанскому>, особенно когда я вижу его Наташу[201], брезгливое отношение. Наташа продолжает свое: «Зачем, зачем он все Госкино поставил на уши?»

06.04.86 г.

Лене С...

Вот грусть вечерняя без причин.

Вот я — причина всему тому,

Что вечером грусть без всяких причин

Гонит душу мою, словно из дому!

Грусть очень личное, как-никак,

О ней не пишут в стихах-дневниках.

Но я-то знаю ее наизусть,

Эту сквозную грусть.

Ту минуту, когда пред собой

Ты нагой и таков как есть,

Сам для себя, как плохая весть,

Посланная судьбой.

Ту минуту, когда в тиши

Все в тебе готово творить,

Когда на небе твоей души

Зажигаются звезды — тайны твои.

Грусть в мое сердце приходит легко

И не дает мне уснуть

Небо души, как же ты высоко

Как же долог к тебе мой путь!

Тайны и звезды манят к себе,

Я метеором мчусь...

Это в душе моей и в судьбе

Я в твое сердце стучусь...

(Я к тебе в сердце стучусь.)

07.04.86 г.

Сегодня вторая смена озвучания. Еду с напряженкой. Что вынашивает этот больной мозг Кости — и предположить трудно. Во всяком случае, я не нашелся на реплику молодого звукорежиссера «лучше не будет». Они прекратили запись, якобы из-за того, что я устал. Я не придал этому значения, но в этом что-то есть. Жаль, если мои прогнозы окажутся верными. (Если они собираются что-то выкинуть, то они это сделают сегодня... Или испугаются?)

Во всяком случае, есть тревога. Интуиция, или я все-таки измотан в нервном отношении. Естественно, что в первую смену мне было трудно, будет легче. Они не привезли даже монтажных листов, чтобы я не мог озвучивать по тексту, а монтажные готовы[202]?

Тут важны письма Ларсена, звучащие за кадром, — это одна интонация, и важно, что они отличаются своей интонацией от бытовой речи. Что же во всем этом? Да, в общем, ничего сложного, кроме того, чтобы все было живым.

Ну, Костя, погоди!

08.04.86 г.

Только вчера (на второй смене) Лопушанский в какой-то степени понял, что очень хорошо, что я озвучиваю. Потому что только вчера обнаружилось, что многое вообще неизвестно как делать. Письма, написанные Германом, не очень-то уже и глубоки. «Я любил маму, мама любила меня и все остальное» — «квель» откровенная, прямо скажем, для очень бедных. Озвучание утратило для меня всякий интерес, важны просто интересы «фирмы» (то есть меня как фирмы).

Фильм обладает особым качеством: он есть и его нет, вернее, его нет, но он как бы есть. Это — типичное кинопойло кажущегося содержания, где вакуум вполне может рассчитывать на заполнение пустоты талантом зрителя.

Единственное, на что я надеюсь, так это на религиозность звучания отдельных построений фильма.

А жаль. Фильм мог состояться. Он был снят. Но смонтировать Костя его не смог, а у ребят (Арановича и Германа) не хватило ни желания, ни времени.

А для телека можно было бы сделать — невыбиваемые две серии.