4. «Вы зря так уповаете на науку», - говорит он. «Не ученые, это я науку идеализирую... Я астроном...» Я попытался ответить, но встретил стену и полное нежелание даже попытаться понять другого. Он заранее видел во мне примитив, ограниченность и беспочвенные претензии на немыслимое для артиста понимание.
И о науке ерунда. То, что он знает о науке, я, конечно, не знаю. Но то, какою может стать наука, не знает и он. Кентавр — наука — вера не представляется ему реальностью. Он видит в искусстве и науке вечное и даже закономерное разделение на два несливаемых начала. (Речь шла о вере и науке.) Поэтому, как он утверждает, и нет науки о человеке.
«Джульетта для одного — одно, для другого — другое, а для третьего — ноль, потому что он женщин вообще за людей не считает», — говорит Б.Н. и обвиняет мою точку зрения, что Джульетта — единица.
Мура это собачья! Да, функциональное исчисление — ноль для миллионов людей, и оно постигается так же, как любое научное положение, оно существует и само по себе, и главное ее существование — в субъективном восприятии. Можно сказать, что Джульетта и субъективное ее восприятие — сообщающиеся сосуды, но то, что определяет уровень, есть объективное содержание. Колебания уровня — степень постижения, но когда в зале разрываются сердца от сочувствия и сопереживания, когда Джульетта волнует столько сотен лет, невозможно более слушать болтовню о том, что все это субъективно: для одних одно, для других другое, а для третьих вообще не существует.
А науки о человеке нет вовсе не оттого, что она невозможна. Опыт искусства и религии, чувственного познания и освоение мира способом адаптации, свойственной главным образом детству, — все может подлежать изучению, систематизации, извлечению закономерностей развития и т.д.
Наука в конечном итоге также ничего не знает! Отражение мира в образах — более совершенное познание, но познание!
Как только я встречаюсь с учеными, Коном, а в этом случае со Стругацким, я всегда спотыкаюсь об убеждение, которое для этих людей не вызывает сомнения: о пропасти меж искусством и наукой и о том, что искусство живет в субъективном восприятии и оттого не может претендовать на объективность, как это делает наука. Даже то, что Стругацкий — писатель, и при этом замечательный, не помогло ему преодолеть в себе ученого.
И о фильме все неверно:
1.
2. Исходные: Стругацкий считает, что героем фильма является ситуация. (Дескать, у фильма нет главной задачи в решении этого образа.) Это тоже для меня неприемлемо: для этого Ларсен слишком много болтается в кадре, слишком много ему отдано в экспозиции, в финале и т.д. Герой-ситуация — это не инженерное соображение, оно абсолютно не созидательно. Это уже для искусствоведческих разборов. Тем более что нет никакой надобности противопоставлять героя и ситуацию.
3. Исходные: в определении задачи и жанра будущего фильма Б.Н. Стругацкий откровенно двойственен до порога проституции: фильм-то о конце света, но... к счастью, мир не погиб, главное — остаться человеком, но... не каким-то там героем...
Эта двойственность немыслима! Она неприемлема, а главное — невозможна.
4. Философский фильм выше политического памфлета. Несерьезно. Что за философия в философском фильме — это решает. И если создать политический памфлет на планетарных позициях — он и будет философским. (Собственно и политического памфлета не будет.)
Разговор с Костей
Костя сделал совершенно сногсшибательное предложение... Сейчас надо записать родившийся диалог: 1.
— Мама?
— Мама умерла.
— Почему не умер ты?
— Ты хотел бы, чтобы я умер?
— Что вы тут делаете?
— Живем...
— В темноте?
— С крысами... Крысы лучше людей... Они молчат... Мы пасем их, а потом варим...
— Вас много?
— У тебя индекс «Е»? -Да...
— Уходи!..
— Я искал тебя...
— Зачем?
— Спасти.
— Как...
— Есть бункер, там созданы кое-какие условия.
— А потом?
— Я думаю, мир не погиб... может быть, удастся вернуться на землю, может быть...
— А потом?
— А потом все вернется к тому, что было...