Читаем Я побит - начну сначала! полностью

4. «Вы зря так уповаете на науку», - говорит он. «Не ученые, это я науку идеализирую... Я астроном...» Я попытался ответить, но встретил стену и полное нежелание даже попытаться понять другого. Он заранее видел во мне примитив, ограниченность и беспочвенные претензии на немыслимое для артиста понимание.

И о науке ерунда. То, что он знает о науке, я, конечно, не знаю. Но то, какою может стать наука, не знает и он. Кентавр — наука — вера не представляется ему реальностью. Он видит в искусстве и науке вечное и даже закономерное разделение на два несливаемых начала. (Речь шла о вере и науке.) Поэтому, как он утверждает, и нет науки о человеке.

«Джульетта для одного — одно, для другого — другое, а для третьего — ноль, потому что он женщин вообще за людей не считает», — говорит Б.Н. и обвиняет мою точку зрения, что Джульетта — единица.

Мура это собачья! Да, функциональное исчисление — ноль для миллионов людей, и оно постигается так же, как любое научное положение, оно существует и само по себе, и главное ее существование — в субъективном восприятии. Можно сказать, что Джульетта и субъективное ее восприятие — сообщающиеся сосуды, но то, что определяет уровень, есть объективное содержание. Колебания уровня — степень постижения, но когда в зале разрываются сердца от сочувствия и сопереживания, когда Джульетта волнует столько сотен лет, невозможно более слушать болтовню о том, что все это субъективно: для одних одно, для других другое, а для третьих вообще не существует.

А науки о человеке нет вовсе не оттого, что она невозможна. Опыт искусства и религии, чувственного познания и освоение мира способом адаптации, свойственной главным образом детству, — все может подлежать изучению, систематизации, извлечению закономерностей развития и т.д.

Наука в конечном итоге также ничего не знает! Отражение мира в образах — более совершенное познание, но познание!

Как только я встречаюсь с учеными, Коном, а в этом случае со Стругацким, я всегда спотыкаюсь об убеждение, которое для этих людей не вызывает сомнения: о пропасти меж искусством и наукой и о том, что искусство живет в субъективном восприятии и оттого не может претендовать на объективность, как это делает наука. Даже то, что Стругацкий — писатель, и при этом замечательный, не помогло ему преодолеть в себе ученого.

И о фильме все неверно:

1. Исходные: Стругацкий мной и Костей вполне доволен, он от нас этого не ожидал. Он видит хорошие вещи в материале и, собственно говоря, по-барски считает: «Какого вам еще рожна?!» У меня другая мера требований в фильме. Вспоминаются слова АД. Дикого, сказанные якобы В.И. Немировичу-Данченко: «Это вы думаете, что спектакль талантливый, а спектакль гениальный!»

2. Исходные: Стругацкий считает, что героем фильма является ситуация. (Дескать, у фильма нет главной задачи в решении этого образа.) Это тоже для меня неприемлемо: для этого Ларсен слишком много болтается в кадре, слишком много ему отдано в экспозиции, в финале и т.д. Герой-ситуация — это не инженерное соображение, оно абсолютно не созидательно. Это уже для искусствоведческих разборов. Тем более что нет никакой надобности противопоставлять героя и ситуацию.

3. Исходные: в определении задачи и жанра будущего фильма Б.Н. Стругацкий откровенно двойственен до порога проституции: фильм-то о конце света, но... к счастью, мир не погиб, главное — остаться человеком, но... не каким-то там героем...

Эта двойственность немыслима! Она неприемлема, а главное — невозможна.

4. Философский фильм выше политического памфлета. Несерьезно. Что за философия в философском фильме — это решает. И если создать политический памфлет на планетарных позициях — он и будет философским. (Собственно и политического памфлета не будет.)

Разговор с Костей

Костя сделал совершенно сногсшибательное предложение... Сейчас надо записать родившийся диалог: 1.

— Мама?

— Мама умерла.

— Почему не умер ты?

— Ты хотел бы, чтобы я умер?

— {Через паузу.) Да...

— Что вы тут делаете?

— Живем...

— В темноте?

— С крысами... Крысы лучше людей... Они молчат... Мы пасем их, а потом варим...

— Вас много? (Молчание.)

— У тебя индекс «Е»? -Да...

В Ларсена полетели камни.

— Уходи!.. Ларсен уходит.

2. После монолога в темноту.

Ларсен уговаривает выйти. Страстный монолог.

— (Из темноты.) Почему ты не умер?

— Я искал тебя...

— Зачем?

— Спасти.

— Как...

— Есть бункер, там созданы кое-какие условия.

— А потом?

— Я думаю, мир не погиб... может быть, удастся вернуться на землю, может быть...

— А потом?

— А потом все вернется к тому, что было...

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии