Я побит - начну сначала!

Плохо с сердцем. На съемку не поехал. Материал госпиталя в принципе неплох. Крупный план — крик — переобщен. Это какая-то заготовка для комбинированных съемок.

Завтра еду в Москву. Мукасей сказал, что «Чучело» на рынке не продают. Кулиш по телефону сказал обратное — узнаю.

19.07.85 г.

Снова еду в Ленинград. С 9-го был в Норвегии — Дании, 18-го прилетел из Копенгагена и снова в свое корыто[175].

Почему-то основные события остаются незаписанными и неоцененными, дневник уходит в сторону, а потом записывать не хочется.

Так было и во время «Чучела», так, в основном, было всегда. О Норвегии и Дании надо было записывать все, пока помню. Но в поезде писать трудно.

Стихи что-то совсем меня оставили, они все-таки рождаются на особом пике души... Наверное, поэты жили такой жизнью, что чаще были в состоянии необходимости стихов. Тут, как и везде, нужна инерция. Стихи, как женщин, нельзя забывать до случая — они не забывают этого, они уходят, будто их и не было. Стихи или надо писать всегда, или не писать совсем, не баловаться святым.

Все в дороге, все в дороге, Все в заботах и тревоге, Все в заборах и замках, Все с собою, все в комках. Узел боли, ящик доли, Чемодан, слепой неволи, Мыслей слипшихся комок И любви большой мешок.

Не оставляй меня, строка.

22.07.85 г.

Вчерашний разговор с Костей окончательно подтвердил, что ничего с ним поделать нельзя. Буду сниматься — и все!

27.07.85 г.

Подъезжая к Москве.

Сняли много. 24-го сняли финал. Приехала Лена. Финал вроде бы сыграл, но Костя снова разгромил драматургию предложенного ему финала. (На съемке была Лена — ей вроде бы понравилось.) 25-го снимали всякую муть, а 26-го Костя провел съемку на прекрасном уровне, с полным пониманием и профессионализмом, сняли очень много.

Я в очередной раз напал на Костю, он согласился опять со всем. Причем быстро. Значит, повлиял разговор, проведенный предварительно с Аллой[176]. Вроде опять договорились обо всем. Я действительно не стану сниматься в объектах «Электронный центр», «У оператора», «В машине», пока не посмотрю материал.

05.08.85 г. Понедельник

Съездил в Будапешт, снялся у Зархи[177]. Поссорился с ним. Я болею. Сегодня был сердечный приступ. Дважды приезжала скорая, вызвал врача. В Ленинград не еду ни сегодня, ни завтра. Звонил Костя — его заставляют в пятницу показывать материал. Я устал. Сниматься буду с трудом. А еще у Светлова[178], у Ускова—Краснопольского. Ой-ой-ой!

Бездарности всех стран объединились, Покуда пролетарии всех стран К объединенью тесному стремились И превращались в пламенных мещан. Бездарность лютая идет по белу свету. Спасенья нету!

09.08.85 г.

Факт на фестивале

На концерт Аллы Пугачевой пришли безбилетники. «Мы постоим». Ребята из студенческих отрядов не пускают. Началась драка. Увидев драку, иностранцы стали снимать. Как только это заметили дерущиеся, они тут же перестали драться, мгновенно объединились, отлупили иностранцев, разбили у них все камеры и засветили всю пленку... Жалобы иностранцев не возымели никакого действия, им выразили соболезнование, но не возместили убытков...

В факте есть все же какое-то обаяние...

...Очень много интересного.

Врач объяснила о подавлении иммунной системы в организме с детства — от этого аллергии. Проблема не только физиологическая, но и духовная. Лекарства травят организм — это яды. Срыв иммунной системы — трагедия в психическом плане. Физиология отравленного, подсознательное ощущение незащищенности в жизни — путь к апокалиптическому сознанию.

Апокалиптическое сознание — основа шизофрении... оно, что самое страшное, в этих условиях может принимать массовый и лавинный характер.

Атомная война приведет к лавине апокалиптического сознания; уже сегодня то, что никто не хочет говорить о войне, никто не хочет думать об этом, — основа будущей лавины. (Все как бы смирились: будь что будет!)

Заговорили о бессмертии... Старик сказал:

— Хорошо бы, только не сейчас... потом когда-нибудь. Володька Кривой пьяно вскинулся:

— Почему потом?

Старик помолчал, застеснявшись, потом сказал:

— Сейчас нельзя еще...

— Почему нельзя? — куражливо спрашивал Кривой. Старик вздохнул:

— Это что же, Манька-б..дь всегда будет жить? У костра замолчали все разом.

— Или, скажем, ты... извини, конечно... Я вот когда на Мань-ку... гляжу, у меня одно на уме хорошее: дескать, ничего, придет время, помрет...

Володька Кривой оцепенел. Он вовсе не обиделся, он представил, что Манька будет жить вечно, и от этой невозможной перспективы у него остановилось дыхание и судорогой свело губы. Он заговорил не сразу, матерясь и трезвея на глазах, он бормотал что-то несусветное, но в конце концов через словесные завалы мата послышалось:

— Удавлюсь... Удавлю... суку... Не надо нам никакого этого заедреного бессмертия[179].

10.08.85 г. Суббота

Я все-таки наивен, наверное. Моя жизнь может быть окутана большей долей лжи, чем я думаю. Интересное выражение — «доля лжи». Неужели это моя доля? Надо запомнить...