Я пишу - лучше всех

Гена Иванов попросил меня написать некролог на его смерть, но я отказался. Может, это и не по-христиански, но я не могу забыть его последних произведений ("Прокляты и убиты", "Обертон", а также высказываний в различных интервью), в которых он, перечеркнув подвиг нашей Армии-Победительницы, низвел весь ратный труд солдат Великой Отечественной войны единственно до уровня проблем набивания брюха и испражнения. При этом немцы у него выглядят эдакими невинными цивилизованными овечками, а русские солдаты кровожадными монстрами-убийцами. Я писал о нем жесткие критические статьи, и если мне теперь браться за написание некролога, то надо или кривить душой и сочинять трагический монолог о "тяжелой утрате, которую понесла Русская литература в связи со смертью великого писателя", либо же честно говорить о заблуждениях покойного, для чего, наверное, данный случай не является самым подходящим. А то, что Виктор Петрович был последнее время не во всем прав, он признавал и сам, открыто заявив об этом, когда мы встречались году в 1995-м или 1996-м в Самаре во время его проезда из Тархан в Красноярск. "Последнее время я чувствую, что впал в какое-то очень сильное озлобление, от которого никак не могу избавиться. Я, может, и в Самару-то к вам специально за тем и завернул, чтобы ваша Волжская ширь помогла мне освободиться от этой злобы..."

Напуганная его непонятной репутацией (то ли он демократ, то ли патриот, то ли ещё кто?), Администрация Самарской области не рискнула принимать тогда Астафьева у себя и перепихнула его на руки писательской организации. Денег у нас было в те дни не густо, мы купили колбасы да водки, жены наши сварили пельменей и картошки, тем мы великого писателя и угощали.

Я видел, как во время нашей встречи в самарском Доме литераторов ему подсунули в руки газету "Литературная Самара" с моей статьей "Народ поругаем не бывает", посвященной его последнему на то время роману "Прокляты и убиты". Не знаю, прочитал ли он её впоследствии и как к этому отнесся, но я от написанного о нем в то время не могу отказаться и сегодня, я даже включил эту статью в выпущенную мной в начале этого года в издательстве "Крафт+" книгу избранной критики "Нерасшифрованные послания", да и сейчас не могу удержаться, чтобы не привести её здесь целиком, благо, она не такая уж и большая. Думаю, будет много лучше, если читатель будет отчетливо понимать мою позицию в отношении к этому крупному, хотя и весьма непростому таланту. Так что помещаю её здесь в том объеме, как она была опубликована в "Литературной Самаре" и "Нерасшифрованных посланиях":

НАРОД ПОРУГАЕМ НЕ БЫВАЕТ

Виктор Астафьев обозначил своё новое произведение "Прокляты и убиты" как роман, однако ни романных героев, ни, собственно, единой для романа сюжетной пружины мы в нём не отыщем. Есть, правда, несколько сквозных персонажей - таких как Лёшка Шестаков, Коля Рындин или баламут Булдаков, но практически ни у кого из них нет в произведении художественно самостоятельной линии, и все они представляют собой только составные слагаемые 121-го полка. Пожалуй, именно это и есть тот единственный персонаж, кто в самом деле имеет право на звание героя этого не романного романа. А вернее - он МОГ БЫ им стать, если бы в творческий окуляр писателя попала эволюция коллективной ДУШИ полка.

Но всё своё внимание в этом произведении Виктор Астафьев сосредоточил на другом. Объектом его исследования в "Прокляты и убиты" стала не душа, а физиология, первая часть романа - "Чертова яма" - буквально повторяет собой атмосферу "Колымских рассказов" Варлама Шаламова. И хоть действие происходит не в зоне, а в армейском карантине, где ждут отправки на фронт новобранцы первого военного года, жизнью солдат правит практически та же единственная страсть, что и жизнью заключенных в лагерной прозе Шаламова где угодно, как угодно, что угодно раздобыть для еды. И над тем, и над другим миром как единственная жизненная ценность витает мечта о лишней пайке...

Но всё-таки как непохожи друг на друга взгляды двух этих писателей! Если, рисуя животный (даже скорее - звериный) мир своих рассказов, Варлам Шаламов ни разу не позволил себе перешагнуть за границу художественной этики, установленной русской литературной классикой, то Виктор Астафьев в своём новом произведении буквально не поднимает глаз от людских испражнений. Откроем для примера первую главу романа: "Несмотря на приказ и запрет, нассано было возле нар, подле дверей, в песке сплошь белели солью свежие лунки. Запах конюшни прочно наполнял подвал..." Или - чуть дальше: "Всё вокруг испятнано мочой, всюду чернели застарелые коричневые и свежие желтенькие кучи..."

Вот - те детали, которыми живописует атмосферу своего романа автор таких этически и эстетически тонких вещей как "Царь-рыба" и "Последний поклон".