Я никогда не верил в миражи

Подшит крахмальный подворотничок,
На голенище серый шрам от стека,
И вот легли на спусковой крючок
Бескровные фаланги человека.

Пора! Кто знает время сей поры!
Но вот она воистину близка.
Ах! Как недолог путь от кобуры
До выбритого начисто виска.

Закончилось движение и сдуло
С назначенной мишени волосок.
С улыбкой Смерть уставилась из дула
На аккуратно выбритый висок.

И перед тем, как ринуться, посметь —
В висок… наискосок к затылку,
Вдруг загляделась пристальная Смерть
На жалкую взбесившуюся жилку.

Промедлила она – и прогадала:
Теперь обратно в кобуру ложись!
Так Смерть впервые в жизни увидала
С рожденья ненавидимую Жизнь.

До 1978

«Я спокоен – он мне все поведал…»

Я спокоен – Он мне все поведал.
«Не таись», – велел. И я скажу:
Кто меня обидел или предал —
Покарает Тот, кому служу.
Не знаю, как – ножом ли под ребро,
Или сгорит их дом и все добро,
Или сместят, сомнут, лишат свободы…
Когда – опять не знаю, – через годы
Или теперь, а может быть – уже…
Судьбу не обойти на вираже
И на кривой на вашей не объехать,
Напропалую тоже не протечь.
А я? Я – что! Спокоен я, по мне – хоть
Побей вас камни, град или картечь.

1978

Письмо к другу, или зарисовка о Париже

Ах, милый Ваня! Я гуляю по Парижу —
И то, что слышу, и то, что вижу,
Пишу в блокнотик впечатлениям вдогонку:
Когда состарюсь – издам книжонку
Про то, что, Ваня, Ваня, Ваня, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны – как в бане пассатижи.

Все эмигранты тут второго поколенья —
От них сплошные недоразуменья:
Они всё путают – и имя, и названья, —
И ты бы, Ваня, у них был – «Ванья».

А в общем, Ваня, Ваня, Ваня, Ваня, мы с тобой в Париже
Нужны – как в русской бане лыжи!

Я сам завел с француженкою шашни,
Мои друзья теперь – и Пьер, и Жан.
И вот плевал я уже, Ваня, с Эйфелевой башни
На головы беспечных парижан!

Проникновенье наше по планете
Особенно заметно вдалеке:
В общественном парижском туалете
Есть надписи на русском языке!

1978

Райские яблоки