Я не такая

Она развернулась и пошла вдоль перрона, ожидая, что он ее окликнет и позовет назад. Но он не позвал. Она шла, опустив голову, когда вдруг перед ней как будто из-под земли возник Ваня.

— Света!

— Это ты? Ты же там, — и она показала назад.

— Нет, — улыбнулся он, — я обежал за колоннами, и я уже здесь.

Она смотрела на него, улыбаясь, как будто они встретились после долгой разлуки.

— Я подумал, — смущаясь, начал он, — если уж мы оба здесь, то почему бы нам куда-нибудь не пойти?

— А куда вы собирались с Аней?

— В какую-то чайную, я толком не разобрал…

— Хорошо, пойдем в чайную. Я тоже там была.

На секунду Ваня перестал улыбаться.

— А она не обидится?

— Кто? Анька? — Света засмеялась. — Да она никогда ни на кого не обижается! Подумаешь — без нее пошли! Не сидеть же нам по домам из-за ее пры… прыгающего по деревьям кота!

— И то верно, — согласился Ваня. Он боялся, что Света откажется с ним идти, и теперь был почти счастлив. — Пошли.

В чайной они сели за маленький, низкий столик, и, пока ждали свой чай, у Вани была возможность оглядеться. Это был небольшой зал в китайском стиле: на полу лежали циновки, стены украшали декоративные фонарики, официанты были одеты в шаровары и шелковые рубашки.

— Мне здесь нравится, — сказал Ваня, разливая чай по маленьким чашечкам. Их со Светой разделяла только жаровня, стоящая на столике, и ему было хорошо видно ее лицо, бледное, как молодая луна.

— Да, здесь очень вкусный чай, — подтвердила она, отпивая ароматный напиток. — Никакой «Липтон» в пакетиках с ним не сравнится.

— Я говорю не только о чае, — сказал Ваня. Мне нравится то, что мы здесь вместе… Совсем не так, как в школе.

Света улыбнулась и поправила челку. Она всегда делала так, когда не знала, что сказать. Обычно те, кто ей нравился, были, совсем не похожи наВаню. Это были высокие, стройные молодые люди с тонкими пальцами и изысканными манерами. А Ваня был совсем не такой. Среднего роста, коренастый, широкоплечий, он не отличался ни элегантностью, ни мягкостью движений, но в нем чувствовалась какая-то непонятная сила, мужское обаяние, которое делало его таким притягательным.

Внезапно ей захотелось, чтобы он ее поцеловал, хотелось почувствовать близко его дыхание и свежий запах моря. Ваня что-то рассказывал о своей старой школе, но Света не слышала ни слова. Она вслушивалась в себя и понимала, что с ней происходит что-то странное, что-то настоящее и большое.

«Неужели я влюбилась? — спрашивала она себя и испуганно отвечала: — Да нет. Этого не может быть».

«Тогда что же это?» — снова спрашивала она и не находила ответа.

А в это время Аня поочередно звонила то ей, то Ване, но у Светы никто не брал трубку, а мама Вани терпеливо отвечала, что он будет поздно.

Сгущались сумерки, но Аня не включала свет. Ей хотелось, чтобы вокруг было так же темно, как у нее на душе. Сегодня она потеряла свое счастье по собственной дурости, это было ясно. Она потрогала ненавистный прыщ — он стал ощутимо меньше, как будто понял, что выполнил свою черную работу и теперь может исчезнуть.

3

У каждого есть своя маленькая тайна.

Даже у самого забитого существа за душой есть что-то такое, чего нет у других.

Когда мама спрашивала у Иры, почему к ней не заходит никто из друзей и разве нет в школе мальчика, который бы ей нравился, та только загадочно улыбалась и отмалчивалась.

Да и что ей было делать? Не могла же она сказать, что нет на свете мальчика, который был бы ей симпатичен, потому что она безответно и навсегда влюблена в своего классного руководителя Кахобера Ивановича.

Кахобер Иванович мамин ровесник, и если она узнает обо всем, трудно представить, что тогда будет. Поэтому Ира каждый раз возвращалась домой из школы с замиранием сердца, она боялась, что мама прямо с порога закричит:

— Вот, значит, как! Вот что лежит у тебя под кроватью в коробке из-под обуви! И для этого мы с папой тебя растили!

Там, в темноте, в большой картонной коробке хранились Ирины рисунки. С самого детства она занималась живописью, и у нее неплохо получалось. Одни художники любят рисовать пейзажи, другие животных, третьи — исторические сюжеты. Ира любила рисовать Кахобера Ивановича. Она знала до мельчайших подробностей это дорогое, широкое лицо и могла бы рисовать его с закрытыми глазами.

Кроме портретов, в коробке лежали перчатка, как-то случайно оброненная Кахобером, расписание, написанное его рукой, и мел, которым он чертил на доске схемы сражений. Если бы мама увидела все это, она бы решила, что ее дочь сумасшедшая, но сама Ира не считала себя такой. Просто она любила недоступного человека, и эти вещи помогали ей почувствовать его рядом для того, чтобы не быть такой одинокой.

Однажды, когда Ира рисовала его на уроке истории, Света изловчилась, вытянула шею и с задней парты подглядела, чем занимается подруга.

— Это что, Кахобер? — свистящим шепотом спросила она.

— Тише, тише, — умоляюще посмотрела на нее Ира. Она очень боялась, что кто-нибудь может их услышать. — А что, разве не похоже?

На новом рисунке Кахобер был изображен в рыцарских доспехах и на коне.