Я не придумал ничего(Рассказы для детей и взрослых)

Все объяснилось несколько лет спустя, в разговоре с мамой. Она рассказала, как жестоко они нуждались с отцом, когда, до революции еще, жили в Самаре. По ее словам, не на что было иногда купить иголок и ниток. А тут еще германская война и новые, невиданные раньше лишения. Чудовищные потери на фронтах, всем очевидная бездарность царских генералов и министров, измена и распутство в царском дворце — все это остро переживал маленький самарский чиновник.

И вдруг — отречение царя, свобода! Мать прекрасно помнила этот день, да и мыслимо, ли забыть такое! Вся Самара на улицах. Обнимаются, целуются незнакомые между собой люди. Поздравляют друг друга, иные даже плачут от счастья. Повсюду флаги — национальные русские и революционные алые! Везде митинги, ораторы сменяют один другого.

Трибуны — извозчичьи пролетки, вынесенные на тротуар столы. Речи произносятся с балконов, с перевернутых бочек и ящиков. Можно было провозгласить свою собственную политическую «платформу», взобравшись на фонарный столб.

И отовсюду, со всех сторон несется, ширится, ходит волнами смелая, вольная и непреклонная «Марсельеза». Папа и мама, шальные от надежд, с алыми бантами на груди, вместе со всеми распевают ее.

Только не со всеми они кричали ура. И не всем ораторам аплодировали. Умные они у меня были… Ведь одни — за «войну до победного конца», другие — за «долой войну». А были и такие, которые с радостью заголосили бы «Боже, царя храни», да справедливо опасались — побьют.

Многие поняли уже тогда, что одинаковой для всех свободы не бывает, что борьба за подлинную свободу народа еще впереди и легкой она не будет.

До боли сожалею я теперь о том, что не расспрашивал отца ни о чем. А ведь он и сам, наверное, хотел мне рассказать многое. Юность обычно слишком занята бывает собой, сиюминутными делами, хоть и нужными, интересными… Всем, что свалилось на нее само по себе. А между тем пройдут годы, и, может быть, у тебя у самого будет свой неповторимый день, своя «Марсельеза», — и никто тебя о ней не расспросит…

КАМЕНЬ С ДУШИ

ыл хабаровский желтый день. Это действительно бывает иногда в Хабаровске, обычно в конце лета, на исходе дня. Солнце спускается к небосклону неяркое, совсем ручное, как говаривал отец. Деревянные дома и столбы, новые, не успевшие почернеть заборы, редкие живые деревца, и особенно бревна длинных мостов через глинистые овраги речонок Плюснинки и Чердымовки, — все вдруг сделается желтым.

А лишь только солнце коснется дальнего, за широкой рекой, горизонта, все становится ненадолго синим, потом сразу багровым, и вот уже наступили вечерние теплые сумерки с первой, робкой, голубеющей в чуждой дали звездочкой…

В такой вот, еще не умерший желтый денек и увидел я папу. Он возвращался, как всегда в этот час, с работы, но, кроме портфеля в одной руке, в другой у него было… ружье!

Я мгновенно все постиг, бешено обрадовался и припустил что есть духу навстречу.

Отец долго не отдавал мне ружья. Я изнывал от желания схватить, я пытался отнять, но папа играл со мной, как с котенком. Сердце мое колотилось в неистовой радости.

— Отдай! Ну, пожалуйста, отдай! Это мне, я знаю! — приставал я.

Теперь-то мне понятно, почему папа тянул секунды. Он знал: пройдет эта радость, и будет ли еще такая…

Но вот наконец ружье у меня в руках! Почти новенькое, замечательное, МОЕ ружье!

Как оказалось, в портфеле у папы были не бумаги, над которыми он обычно корпел ночами, а порох, дробь, новенькие, сверкающие латунные гильзы и всякая прочая охотничья снасть. Вечером отец не сел за работу, учил меня собирать, разбирать и смазывать затвор, чистить ствол, заряжать патроны. И был это один из счастливейших вечеров в моей жизни.

Сам отец не ходил на охоту, и первый раз я отправился с моим учителем физики. Наш Александр Сергеевич иногда поручал мне вести урок вместо него. Учитель тогда не был главной фигурой в классе. Дети должны были учиться сами. Это называлось бригадным методом. Все парты составлялись таким образом, что половина класса сидела спиной к учительскому столу и доске. Каждые четверо оказывались нос к носу и были бригадой. Кто-нибудь один за всю бригаду сдавал зачет по предмету. Я сдавал физику, другой — русский язык, третий — математику… Великих трудов мне стоило уже потом, взрослым, восполнять пробелы в знаниях.

Конечно, я прибежал задолго до назначенного часа.

Учитель понимающе улыбнулся. Вообще-то он был не очень улыбчивым, и поэтому, я замечал, он не всем нравился. А есть люди, которые всегда улыбаются, всем улыбаются. При ином человеке скверно поступят, скверно скажут о другом, скверно выругаются, а он… улыбается. Наш Александр Сергеевич был другим.

К концу дня нам удалось товарным поездом перебраться на ту сторону Амура. И только поезд отгромыхал и скрылся, я увидел двух уток: они суетились в канаве возле железнодорожного полотна. Я выстрелил и, конечно, не попал.