За столом стало неловко. Кто-то, впрочем, ещё не верил и видимо надеялся, что это шутка, типа розыгрыш. Ну не может же так быть, что вот сидит вполне человекообразный мужчина, пьёт как все водку, а не сопли какие-нибудь с бородавками и при этом не любит Пушкина. Я попытался было как-то объясниться, дескать, мне кажется и я вот так думаю, после чего все окончательно поняли, что это не шутка и стали потихоньку расходиться по каютам. Нельзя же в самом деле сидеть за одним столом с этим вот Насекомым, с этим Головоногим, Двухордовым и Однояйцевым.
Не помню, чем это всё закончилось – не то я неуклюже откланялся, не то расселся поудобнее, смотрел на всех Цынично и сморкался на пол, не помню, не важно это.
А ведь я вовсе не ненавижу Пушкина: я не вступаю в лигу антипушкинистов, не царапаю слово Хуй на постаменте, не крадусь ночью в квартиру на Мойке, чтобы навалить там кучу. Я просто не люблю Пушкина. В том смысле, что не испытываю к нему Любви. Ну не трепещет моё сердце от буря-мглою. И не помню я чудное мгновенье, я помню много других чудных мгновений, но не там, не так и не с той. И Гений Чистой Красоты рождает во мне не более чувств, чем оранжевая женщина из журнала пентхаус. И когда учительница младших классов читала нам стихи Пушкина, слова стукались мне в лоб и падали на пол: Зимак. Ристьянинтор. Жысвуя. И не искрился вовсе снег, и багряная роща была точь-в-точь такая же тусклая как на репродукции картины художника-левитана из журнала огонёк, приколотой к доске для наглядности. И до сих пор я так и не знаю толком, что такое дровни, не интересно мне это, видимо что-то связанное с дровами.
Интересно совсем другое.
Вот если я выпиваю например с каким-то человеком, то мне глубоко насрать, любит он или не любит Пушкина. Да пусть он любит кого угодно – хоть Пушкина, хоть группу руки-вверх, лишь бы не включал. А это, оказывается, ВАЖНО.
Иногда, знаете, очень хочется послать всех любителей Пушкина в Жопу. Но среди них есть довольно много вполне милых, приятных и даже замечательных во всех остальных отношениях людей. А для замечательных людей и без меня всегда кто-нибудь найдется, кто пошлёт их в Жопу, так что я не буду.
Ну вот он и Кирдык ко мне пришёл. Не успел ещё как следует распрощаться с Бодуном, как уже пришёл Грипп, насланный на нас видимо из калмыцких степей Злым Гением Кирсаном Илюмжиновым за то что мало мы почитаем Пушкина.
От этого Гриппа человек узнаёт, что внутри него оказывается есть огромное количество разнообразных костей и все они трутся друг о друга.
Вообще в идеальном человеке не должно быть никаких костей. Он должен быть как бурдюк, наподобие осьминога, только без щупалец, а то только дай ему щупальца, он сразу чего-нибудь ими спиздит. Такой идеальный человек должен стоять в углу и молчать. Питается он пусть азотом из окружающего воздуха.
Ездил три часа по городу Петербургу и думал про то, что зачем-то в последнее время его совсем мало любил и забыл, что он прекрасный. А он очень прекрасный, особенно когда слякоть и мерзость, и с неба что-то брызжет, и у женщин его мраморных потрескались все груди и вообще он прямо на глазах у тебя разрушается и больше никто его не увидит. Потому что нехуй привыкать, что бывает красота. Надо, чтобы всё сурово и неказисто – ватник, портянки, кирзовые сапоги. Цвет бывает только серый и хаки, когда только что со склада выдали, потом опять серый.
И не пиздеть.
Хороший кинофильм «доживём до понедельника», хороший. Не потому хороший, что счастье когда тебя понимают – это дохуя умная мысль, а так просто хороший.
Я разбираюсь – я в этих школах сначала учился, а потом ещё четыре года работал учителем. Какое же омерзительное это учреждение. И учеником быть хуёво, а уж учителем – это вообще пиздец.
Педсоветы, на которых завуч в босоножках поверх шерстяных носков докладывает: «Товарищи учителя! Вы разве не замечаете, что наша Школа превращается, извините меня за это слово, в БОРДЕЛЬ! Наши ученицы КРАСЯТСЯ! Они носят СЕРЬГИ! Дмитрий Анатольевич, я не вижу в этом ничего смешного! Когда половина вашего класса, извините за такое выражение, ЗАБЕРЕМЕНЕЕТ, я посмотрю, как вы поулыбаетесь! Это же подсудное дело!»
Я иногда просыпался утром и понимал, что не могу больше это видеть, и тогда вместо школы шёл в поликлинику и мазал там нос канцелярским клеем, чтобы мне дали бюллетень по ОРЗ и был тогда счастливый. Я вообще был очень хуёвым учителем.
Когда я уволился, забрал трудовую книжку и уходил в последний раз из школы № 18, это был какой-то фантастически солнечный день и пели птицы. Я обернулся и в последний в жизни раз посмотрел на страшное серое здание, и всё, и всё, и больше никогда.
Есть наверное где-то чудные школы и в них возвращаются полысевшие ученики и радостно сидят за любимыми партами, даже наверняка есть. Но мне не попадались ни разу почему-то.