Я - Мышиный король

Голоса затихали, по-видимому, перемещаясь на улицу. В наступившей, пугающей, как в подземелье, сплошной тишине вдруг отчетливо выделилось тиканье маятника, снующего под циферблатом. Часы, судя по всему, были старинные, древней ручной работы: стрелки у них поражали ажурным литьем, а на металлическом круге, который служил как бы основанием рыцарской башни, соответственно ходу времени, передвигались мелкие фарфоровые фигурки. Изображали они кошек и сарацинов, стоящих друг против друга в готовых к сражению позах: кошки, растягивая животы, поднимались на задние лапы, а плотные приземистые сарацины выставляли короткие копья, по-видимому, угрожая воткнуть их при первой возможности.

Сделано все это было с большим искусством.

Барма некоторое время смотрел, как очередная фигурка исчезает в двустворчатых, распахнувшихся вдруг наружу воротцах средневекового замка, а затем, по-прежнему улыбаясь, осторожно подвинул минутную стрелку, которая, по его мнению, отставала, и, дождавшись, пока птица с роскошным павлиньим хвостом, появившаяся на вершине башни, приподнимет изящные крылья и пропоет состоящую всего из трех нот, чистенькую простую мелодию, удовлетворенно прослушал ее и даже прищурился от наслаждения.

Он вообще вел себя так, словно оказался в музее: очень неторопливо прошелся по комнате, изучая с поверхностным интересом то один экспонат, то другой, постоял, впрочем, без всякой видимой цели, у изложья меча, который, не будучи освещен, тем не менее, как живой, извлекал из своей глубины звездчатые яркие искры, заглянул ненадолго в соседнее помещение, предназначенное, судя по громадной кровати, для мирного отдыха, и, наконец, убедившись, что в этих апартаментах кроме него никто не присутствует, пододвинул к себе телефон - деревянный, с рогами, как у оленя, корпус которого был оформлен в стиле прошлого века.

- Цыпа, - нежно сказал он, набрав на диске несколько цифр. - Цыпа, только не дергайся, это я - Фабрициус. Вот что, радость моя, организуй-ка мне Креппера. Вот, вот, точно - пускай он сюда подъедет. И скажи ему, что я объявляю период готовности... Начиная с сегодня... А это никого не касается... Цыпа, радость моя, делай, что тебе велено...

После чего опустил замолчавшую трубку и, как будто устав, повалился в округлое мягкое кресло, стоящее у столика с телефонами.

- Вот так, - заключил он, мечтательно обращаясь в пространство.

Ему никто не ответил.

Кресло скрипнуло кожей и успокоилось.

11. Ф Р А Н Ц Д Е М Э Й. С И Я Н И Е.

Голова лежала отдельно, а тело - отдельно. Я сразу же отвернулся. Но и одного взгляда, брошенного на распростертого по каменистой земле, выпотрошенного, жутковатого человека, было достаточно, чтобы догадаться: это - Задрыга. Это его дурацкие тощие усики, постоянно служившие среди нас предметом насмешек, это - его овальная темная родинка на щеке, будто жук-древоточец всосавшаяся уже почти вровень с кожей, это - его старенький заплатанный свитер, растянутый и поношенный, разлезающаяся шерсть которого была перехвачена суровыми нитками, и его драные, невозможные джинсы с десятками разнообразных нашлепок. Памятные были джинсы. Больше никто таких не носил.

Так что, ошибка категорически исключалась.

Я это мгновенно понял.

И еще я мгновенно понял, что весь наш продуманный, выверенный и тщательно подготовленный план отхода катастрофически провалился. Потому что мне была видна часть канала, изгибающегося здесь полукругом: темная, апрельская, с прозеленью, струящаяся вода, бородавчатый старый тополь, склоняющей к ней свои сучковатые ветви, чернота и изогнутость поднимающегося со дна, страшного разлохмаченного железа, а на другом берегу, точно божья коровка - низкая зализанная машина Креппера, стоящая у тротуара.

Креппер должен был увезти нас отсюда.

Так, во всяком случае, мы договаривались.

Но Задрыга был мертв, лодки, приготовленной им, я тоже нигде не видел, и поэтому "на другом берегу" означало для нас все равно, что - на другой стороне Луны.

Мы были отрезаны.

- Приехали!.. - просипел Крокодил.

Сразу чувствовалось, что он на последнем дыхании: вытянутое уродливое лицо у него посерело, дряблая кожа вдоль глаз собралась многочисленными морщинами, а тряпичный вялый язык вываливался из-за зубов, желтизной и изогнутостью своей в самом деле походивших на клыки крокодила.

Я даже на мгновение испугался, что он сейчас потеряет сознание.

Однако, именно Крокодил неожиданно схватил меня за плечо, заставив пригнуться, и с невероятной, неведомо откуда взявшейся силой, словно мальчика, протащил мимо толстых автомобильных покрышек, складированных штабелями, мимо газовых труб, выходящих из-под земли и оцинкованными суставами опять уходящих под землю, мимо древних мертвенных спилов, показывающих, что здесь тоже когда-то росли деревья, а затем, повернув за какие-то жесткие изломанные кусты, где уже пробивалась сквозь почки зеленоватая клейкость, опустился на корточки, потянув меня за собой, и, прикрывая мне рот ладонью, которая попахивала чесноком, прошипел, как безумный, вращая фиолетовыми зрачками:

- Сидим тихо!..