Читаем Я люблю тьму (СИ) полностью

Но почему–то не вырвалось ни слова. Будто выпало из памяти то, как я покинула соседнюю квартиру, как вернулась домой. Только что я стояла на кухне соседней квартиры, но теперь передо мной знакомая спальня, тот же письменный стол, то же окно… подумав об окне, я на всякий случай задёрнула шторы: не хватало ещё, чтобы жуткие старухи меня увидели. Вроде бы обезопасилась. А что Руська надрывается за стеной — ерунда. Постоянно орёт.

Вдохнув полной грудью, я попыталась улыбнуться. В конце концов, разве всё так уж плохо складывается? Другие, вон, всю жизнь ползают мухами в собственном навозе. Я ещё всем покажу — и бабушке, и выскочкам вроде Катеньки. Пусть дальше страдают бесполезной ерундой, а я стану самой лучшей ведьмой, всех опасных духов по росту построю и в жаб превращу…

Надпись, возникшая на рабочем столе ноутбука, впрочем, изрядно разбавила сладкие мечты. Всего одно короткое слово, набитое первым попавшимся под руку шрифтом, но оттого не менее странное:

«Остановись».

<p><strong>Глава XX Не зуди, пчела</strong></p>

— Виктория, быстрее! Ох, что же ты такая неповоротливая?! И в кого такая уродилась?!

Правильно, зачем тащить за руку? Это же слишком просто, да и скучно как–то. Почему бы не внести разнообразие и не потащить за шарф, впиявившийся в горло покруче тугого поводка?! Подумаешь, какой–то кастинг! Всё равно провалюсь. Нет бы хоть раз обратить внимание на явные знаки, что день не задался: на не приезжавший сорок минут автобус, на треснувшее так не вовремя платье, на сломанный каблук у белой туфельки с голубым бантиком… Куда там, бабуля у нас слишком умная, чтобы сообразить: положи внучку, где взяла, останься дома!

А что я могу сделать? Я маленькая, в том славном возрасте, когда в автобусе не видишь ничего, кроме чужих ног и задниц. Баба Света несётся вверх, по крутой лестнице — попробуй догони! Как Винни—Пух, считай ступеньки, только не головой — коленками, и слушай, слушай зудящую пчелу:

— Виктория! Выпрями спину! Господи, что за растрёпа! Поправь платье — сейчас же! Девочка должна быть опрятной… Опять упала?! Вся в пыли! Я что, просто так стирала, гладила…

Вот бы возник сейчас кто–нибудь — неважно даже, кто — на высоченной пустынной лестнице. Тогда бы сразу пошла другая шарманка. Тут вам и наклеенная улыбочка, и виноватое пожимание плечами, и заискивающее блеяние:

— Ах, так тяжело ругать моё маленькое солнышко! Но я хочу ей только добра, вырастет — поймёт… Викуся, деточка, не вытирай ладошки об платье, они у тебя грязные! И где только успела измазаться…

Но никого нет, а бабушка спешит, давит на горло шарф, так, что дышать–то нечем, а лестница не кончается, не кончается, как будто поднимаешься в самое небо и там, за перилами, вот–вот проплывёт подмигивающая круглым синим глазом луна. Если раньше не задушат. Уже не понимаешь ничего, только ступеньки считаешь, а пчела всё никак не заткнётся, и звякают серёжки в её ушах:

— Виктория… Звяк!.. Помнишь, как мы договаривались?.. Звяк!.. Перепутаешь текст, как в прошлый раз — ты мне больше не внучка!.. Звяк!.. Вот я в твои годы уже наизусть поэмы читала, а ты четыре строчки запомнить не можешь!

Неправильная пчела. С неправильным мёдом. И не одна — целый рой кружится, кружится вокруг головы, и всё так же мерзко зудит. Ружьё мне сюда, ружьё…

— Звяк!.. Вся в мамашу…

Почему я её слушаю?!

— Звяк!.. Неудачница…

Я же уже не маленькая! Я же уже могу ответить! Ступенька, ступенька, ступенька — и вот уже мы одного роста с бабой Светой, я даже выше немного. Какая она отсюда, сверху, жалкая! И голос–то, голос — пищит, заливается:

— Виктория! Стой сейчас же, куда ломанулась?! Хорошие девочки…

Хорошие! А кто сказал, что я хорошая?! Не руки у меня вовсе — птичьи лапы с когтистыми пальцами, и они легко разрывают мерзкий шарф. Лети, лети, пчёлка, посчитай–ка ступеньки! Десятая — звяк! — и отваливается ухо, выворачиваются руки и ноги, двадцатая — звяк! — ломается шея, хрустит, как раскушенная вафелька. Голос знай себе зудит, зудит, но скрежещет, будто тоже сломался:

— Хорошие девочки никогда не грубят старшим! — щелчок, — … не грубят старшим… не грубят старшим… не грубят старшим…

Брызжет, брызжет во все стороны — не кровь, машинное масло, липкое и вонючее. Со стеклянных глаз, один из которых разбился посерёдке, слезла краска, а под кожей не кровь с костями и мышцами вовсе — шестерёнки с пружинами. Бабушка валяется в грязи, разломанная в хлам, а я смеюсь — как же смешно! Глупый автомат, глупая кукла, так мешавшая жить — что, истёк срок годности?! Не зуди, пчела, а то подавишься неправильным мёдом! Выдрать с корнем динамик — и только хрип, только помехи, ни звука больше, ни звука! Перенастроим–ка слегка — а, каково? И щебечет, щебечет ласковый голосок:

— Ах, Викуся, какая же ты замечательная девочка!

Хрясь её по морде красивой белой туфелькой, хрясь! Ради такого дела и туфельку не жалко. Рвётся, кривится искусственная кожа, облезают ненастоящие дёсны с железного рта.

— … Хорошая девочка!

Хрясь! На тебе, на, получи! Растопчу, раздавлю, как ту поганую пчелу…

— … Любимая девочка!

Перейти на страницу:

Похожие книги