Не забуду этот митинг: бенгальская деревушка в теплой. ночи, тускло освещенный пандал с многорукой Зогиней и глухо вздыхающая в темноте толпа, слушающая про Ленина.
Для нас события 1917 года — история, а здесь, в Калькутте, в Бенгалии, тема революции постоянно на слуху» — о ней говорят, пишут стихи, поют песни, снимают фильмы и спектакли. Годовщину нашей революции Калькутта отметила спектаклем «Джатра о Ленине», поставленным труппой «Тарун-опера», которой руководит Амар Гхош.
Это типично бенгальский народный театр, специализирующийся на «джатрах» — народных представлениях с музыкой, танцами, куплетами, иногда весьма «солеными», вроде наших частушек. Название труппы «опера» чисто условное — «так оригинальнее». «Джатру о Ленине» написал провинциальный учитель Шамбху Баг по мотивам «10 дней, которые потрясли мир» Джона Рида. Постановка во многом перекликается с Театром на Таганке, хотя, естественно, сделана значительно более условно. Спектакль идет в парке, под открытым небом, публика сидит вокруг сцены кольцом. Декораций нет, кроме нескольких условных геометрических форм: лесенки, круглого барабана и куба, которые становятся то трибуной, то пеньком, на котором сидит Ленин в Разливе, то сундуком, из которого Керенский достает костюм медсестры. Так же как на Таганке, матросы и рабочие ходят по «залу», а в конце спектакля с винтовками и красными флагами выходят из публики и идут на штурм Зимнего, зрители же подхватывают революционную песню.
Ленина играет Шанти Гопал, играет талантливо, с большой силой, грим сделан очень удачно, и толпа кричит ему «Зиндабад!». Трудно избавиться от впечатления, что здешний зритель все время как бы примеряет происходящее на сцене к своему сегодняшнему дню: «А как это будет у нас?»
В один из вечеров городские власти организовали специальный выезд в Калигхат для работников иностранных консульств. В обычное время иностранцам в места, связанные с погребальными ритуалами, вход запрещен, и вполне справедливо: грустные обряды — не зрелище для туристов, нечего глазеть, да еще и фотографировать. Но это была Великая Ночь, что-то вроде приема у Богини, даже имена дипломатов выкрикивали по радио. Давка была безумная, и все женщины, боясь за детей, остались в автобусе. Но ради того, что мы увидели в этот вечер, стоило поработать локтями.
На большой площадке возле реки багровели погребальные костры. На них надлежало сгореть тем, кто был счастлив умереть в день пуджи или накануне. Слово «счастлив» употребляю без иронии: сожженный в день Кали освобождается от бесконечной цепи перерождений и воссоединяется с божеством — высочайшее счастье, о котором мечтает любой индуист. Поэтому к каждому месту сожжения тянулась безмолвная цепочка погребальных носилок. А посреди двора, озаренный мерцающим светом костров, высился огромный, 5–6 метров высотой, истукан богини, какой-то особенно страшный — черный; секира в ее руке, сверкающая в свете костров, была покрыта запекшейся кровью. Кали окружала жуткая свита разъяренных демониц, отвратительных обитательниц кладбищ, терзающих трупы; растерзанные человеческие тела изображались с тошнотворной точностью. И я понял, что чувствовали первые христианские миссионеры, впервые увидевшие это зрелище.
Не сомневаюсь, что все это чрезмерно устрашающее «шоу» несло в себе сильный элемент «клюквы» — требовалось произвести впечатление на иностранцев. Но ведь есть люди, которым не страшно и которые всю эту жуть воспримут по-своему. Вот так, например:
Богиня Кали[9]
А над Калькуттой — пороховая дымка,
А над Калькуттой — праздник Дивали,
Богиня Кали глядит на нас с улыбкой,
Не пряча груди синие свои.
Богиня Кали, грозная богиня,
Надев колье из срубленных голов,
Как тыщи лет назад, так и поныне
Ногами попирает мужиков.
Она. Калькутта, как богиня Кали,
Меняет кожу, маски и черты.
Но никакие маски не скрывали
Ее викторианской красоты.
А над Калькуттой грохочут фейерверки,
А над Бенгалией — бенгальские огни,
И хоть богиня Кали — фея смерти,
Шумит веселый праздник Дивал