Я люблю тебя, Калькутта!

В 1931 году меня освободили, но выслали в городишко Динаджпур (сейчас — в Бангладеш), где я находился под надзором и регулярно ходил отмечаться в участок. И тем не менее сумел вместе с одним другом по тюрьме создать первую здесь комячейку. А потом нас послали в деревню — создавать крестьянские-советы — кисан сабха, на которые так настоятельно советовал индийским революционерам обратить внимание Ленин. И постепенно наш район стал крупнейшим центром крестьянской борьбы, мы объединили в советах до 40 тысяч крестьян, сформулировали их требования и боролись за них. Помню знаменитый лозунг «тебхага» — «треть». Дело в том, что крестьяне, нанимавшиеся работать к помещикам, получали лишь треть урожая. А мы выдвинули лозунг: две части — крестьянину, одну — помещику. Этот скромный с точки зрения сегодняшнего дня лозунг приводил помещиков и колониальные власти в неистовство. Осуществить его мы смогли только после завоевания независимости…

А тогда власти решили покончить с нами. Пришла полиция, крестьяне стали сопротивляться, началась стрельба, около 40 человек было убито. Мы были безоружны; помню, как крестьяне, принадлежавшие к племени санталов, стреляли из луков по полицейским джипам… Даже женщины участвовали в движении, создавая женские комитеты, моя жена — студентка ушла в народ, организуя крестьянок. Снова начались аресты. Мы скрывались в джунглях, у племен, жили вместе с ними и видели их чудовищную бедность. И сами жили, как они, имея лишь джутовую повязку вокруг бедер, и спали на земляном полу вместе с козами, коровами, собаками. Вот когда пригодились нам наши «рахметовские» тренировки. И снова я был арестован и вышел из тюрьмы лишь в 1938 году. А потом война, подполье в Калькутте. Вся Индия поднялась под лозунгом «Вон из Индии!», а руководство партии выдвинуло лозунг «справедливой войны». Это были тяжкие, трагические годы: всем сердцем мы были с народом, поднявшимся против колонизаторов, но ведь на полях борьбы с фашизмом где-то далеко в России решалась и наша судьба, а Англия была союзницей России в борьбе против фашизма. Именно тогда начинал свой трагический путь Субхас Чандра Бос. Помню его страстные речи на митингах в довоенной Калькутте — он был блестящий оратор, люди слушали его, не дыша. А нам кричали «предатели», «коллаборационисты», «английские подпевалы», а для англичан мы были все равно невыносимы и уходили в подполье. И надо было через это пройти. Август 1947 года показал, что и мы по-своему были правы. 11 вновь я включился в крестьянское движение, и мы наконец добились своей «тебхаги» — лишней трети для крестьянства.

Вы спрашиваете, когда я начал писать? Еще в 1930 году, в студенческом журнале, а потом в рукописном, тюремном. После выхода из тюрьмы в 1938 году моей первой статьей стала статья в журнале КПИ «Ганаша кти» («Сила масс») о роли национальной буржуазии в освободительном движении — я доказывал, что национальная буржуазия может играть прогрессивную роль, и помню, как один из наших партийных догматиков жестоко меня изругал. В 40-х годах нашей партийной газетой была «Свадхинатха» («Свобода»), я был в составе ее редколлегии. А во время войны я в подполье отвечал за партийную прессу, у нас была небольшая типография рядом с фабрикой, чтобы фабричный шум заглушал звуки. Тогда я перевел на бенгали и сам набрал статью Ленина «К деревенской бедноте», это был первый перевод ее на бенгали, и впоследствии я с удивлением узнал, что вышло четыре издания. Затем я перевел знаменитые «Две тактики». Выпускали мы гектографированную «Историю ВКП (б)» — в 1939–1942 годах. В 1948 году я опубликовал книгу «История русской революции» — популярное изложение для бедноты. Может быть, сегодня я написал бы по-другому, но от сделанного не отрекаюсь.

После тюрем, подполья, жизни в деревне здоровье мое оказалось полностью подорвано и меня перевели в Калькутту. В 1957 году я пришел в «Совьет Деш».

12 ноября. До отъезда осталось совсем немного. В последние дни хочется еще раз обежать знакомые места, что-то доснять на слайды, с чем-то попрощаться, но ни на что времени уже нет. А тут еще докучливая беготня по магазинам, докупание некупленного… Что-то откладывали на последний момент — мол, всегда успеется, и вот сразу надо и то, и это, причем знаешь, что в Москве этого не будет, все — в последний раз.

Хочется увезти с собой какой-то чисто калькуттский сувенир, память о городе. Это скорее всего будет маска. Но какая? Покровительница Калькутты — Кали. Ведь я уже настолько стал калькуттцем, что, честно говоря, ее просто боюсь. Может быть, в Москве я посмеюсь над этими страхами, но здесь все время чувствуешь ее руку, занесенную над нами. И скорее всего и в Москве не решусь ее повесить. Есть, конечно, и Дурга, но и без Кали нельзя. Вот такая неожиданная, смешная проблема…