Общая длина улиц Калькутты — около 1000 километров, но они занимают чуть больше 6 процентов городской площади, хотя по нормам на них следует отводить не менее трети ее. Эти улицы вмещают 142 тысячи зарегистрированных автомашин, а также сотни изношенных донельзя трамваев, автобусов, десятки тысяч повозок, рикш и т. д. Общественный транспорт — автобусы, трамваи и такси — перевозит в день 2,8 миллиона пассажиров, а должен бы перевозить 5,5 миллиона! Средняя скорость уличного движения здесь — 10 км/час. Решить транспортные проблемы может лишь метро. Уже есть соглашение о сотрудничестве с ленинградскими метростроителями, я побывал даже на одном из первых котлованов в районе, где Чоуринги пересекается с Ленин-сарани.
Большая Калькутта, по сути дела, три десятка сросшихся городов на обоих берегах Хугли, вытянувшихся полосой до 100 километров в длину и от 3 до 20 и ширину. Сотни тысяч людей, живущих в одном конце Калькутты, никогда не бывали на другом ее конце.
Калькутта — это половина мирового джутового производства, четверть валовой продукции индийского машиностроения, крупнейший центр легкой промышленности. Калькуттский порт по грузообороту — первый в Индии, хотя отстоит от океана на 140 килиметров.
И я еще раз подумал о том, как мало, невозможно мало знаю о Калькутте.
Добавление 1989 года
А. Л. Тер-Григорян умер в 1986 году, успев буквально за несколько дней до смерти подписать гранки своей последней книги индийских очерков — «Когда улыбнется Ганеш». Он был не только прекрасный человек и хороший журналист, но и хороший поэт. Уже после его смерти я нашел в книжечке его стихов стихотворение «Калькутта», живо напомнившее мне мои калькуттские впечатления. Я подписался бы под каждой его строкой обеими руками.
Калькутта
Нагромоздили здесь грабители
викторианские капители.
Из камня конные воители
Фасады мрачно стерегут.
Своим соседством их обидели
у стен тряпичные обители,
что все фотографы-любители
в альбомах гордо берегут.
Заполнив Чоуринги длинную,
машины движутся лавиною,
и полицейский с постной миною
торчит как вкопанная жердь.
Торгуют на циновках брошками
и пряностей каких-то крошками.
И нищие с пустыми плошками
маячат, страшные, как смерть.
Сей город горд своими язвами —
проказой, рубищем, миазмами,
детьми бесхозными и грязными,
рябой и пепельной Хугли.
Матронами благообразными,
святыми, пестрыми и праздными,
помоев рвами непролазными,
босыми рикшами в пыли.
Калькутта, вечно обнаженная,
разъятая и прокаженная,
так тяжко горем обожженная,
невероятная, как сон!
Здесь грязь давно проникла в атомы,
за каждым следуют здесь фатумы,
и вьется черный дым над гхатами,
и цепенеет горький стон.
Она — на грубом рока вертеле.
И все ж — взгляните и поверьте ей.
Здесь сам Тагор обрел бессмертие
и присягнул любви народ.
Она, как женщина, естественна,
и суетлива, и божественна.
И час ее пробьет торжественно,
и время ринется вперед!