Я люблю

— Вон куда тебя потянуло? По уравниловке затосковал? Придется кое-что разъяснить. Было время, когда мы законно насаждали уравниловку и в производство и в быт. Партмаксимум для всех коммунистов ввели, невзирая на заслуги и способности. Не признавали дисциплины, начальства, авторитетов: и чернорабочий, и слесарь, и мастер, и директор были важными персонами. Хлебали тюрю из одной чашки. Колхоза чуждались как низшей формы социалистической жизни и превозносили сельскохозяйственные коммуны. Левацким загибом страдали. Начальство вправило нам мозги. Отменило партмаксимум. Ввело единоначалие, железные приказы, красные и черные доски, премии, награды, дополнительные пайки. Теперь мы индивидуально, а не скопом взбираемся на верхотуру.

Отмалчиваюсь. Пусть думает, что убедил.

— Уяснил, потомок?.. Вот и хорошо. Ордер на квартиру ты получишь из моих рук уже там, в горсовете! — Длинное, с тяжелым подбородком лицо Быбы становится торжественно значительным. — Передвинули меня, — говорит он и смотрит на люстру, в потолок, и еще куда-то выше. — В старосты просватали. Отец города, мэр, так сказать!

Он потупил очи, выжидает, пока я приду в себя от ошеломляющей новости и сделаю то, что надо делать в подобных случаях.

— Поздравляю! — говорю я.

— Спасибо, дружок! Свято место не бывает пусто. Ищу достойного кандидата.

Он оборвал себя и с удовольствием, привольно откинулся на спинку кресла. Полировал белыми пухлыми ладонями дубовые подлокотники и внимательно вглядывался в меня, прикидывал: достаточно ли крепко ударил в мою голову хмель надежды выдвинуться, занять «свято место».

— Ну, потомок, что ты скажешь по этому поводу?

Я не отвечаю, как он наверняка рассчитывал, ни смущением, ни благодарным взглядом, ни словом, соответствующим моменту. Молчу.

Быба не верит в мою неподатливость. Он считает, что нет человека, которому не хотелось бы выдвинуться, обогнать ближнего и дальнего, растолкать тех, кто не уступает дорогу.

— Ну? — многозначительно повторяет он.

— В огороде бузина, а в Киеве дядько.

Быба рассмеялся.

— Да ты, оказывается, еще и умница.

— От умницы слышу! — отпарировал я.

Притворяюсь на полную железку. С такими позволительно быть лукавым, хитрым, себе на уме. Ловить мошенников можно и нужно любым способом.

— Нашла коса на камень! — Быба еще заразительнее, еще беспечнее смеется. Ему кажется, он видит Голоту насквозь. Садится рядом, объявляет: — Вот что, друже: я решил выдвинуть твою кандидатуру на мое место. Пройдешь! Проголосуют! Ну, а теперь поедем ко мне домой. Обмоем.

Ну и ну! Вот так квартирку отхватил! Четыре комнаты. Линолеум. Масляные стены. Двери под дуб. Медные ручки. Шелковые шторы, индивидуальный водопровод. Индивидуальный нужник. Ванная комната с нагревательной колонкой. Казенная дубовая мебель. Нарпитовская клейменая посуда с угощениями. Все есть у Быбы1 Колбаса вареная, копченая, чайная, полтавская, московская. Мясной, покрытый жиром холодец. Копченая, соленая, свежая рыба. Жареный поросенок с гречневой кашей. Пищи на двадцать молодцов, а мы пируем втроем: гость, хозяин и его половина, бабища пудов на восемь, Фекла Феоктистовна.

— Настоящая скатерть-самобранка! — говорю я. — Столько добра в бедной Магнитке!

Ни капельки не смущается Быба. С удивлением смотрит на меня.

— А тебе разве ничего такого не перепадает от Бондаря? У него есть фонды. Специально для нашего брата. Я черкну ему, он внесет тебя в список.

И он тут же, не откладывая, вырвал из блокнота страницу, написал записку и вручил мне. Я сложил ее вчетверо, положил в карман. Пригодится!

Быба поднимает стакан.

— Ну, а теперь давай выпьем. За дружбу!

Второй тост был за здоровье хозяйки, третий — за продолжение рода Голоты.

— Люблю я тебя, друже! — Быба притянул меня к себе, чмокнул мокрыми губами. — Вместе в гору полезем, потомок!

В какие только одежды не рядятся быбы, чтобы получить привилегии! Летом у нас выступал Ройзенман, председатель Уральской комиссии по чистке партии. Он говорил, что в Магнитогорске в ряде ячеек принимали в партию людей, не изучая их, не интересуясь их прошлым, не работали над воспитанием коммунистов, забыли слова Ленина о том, что показных членов партии нам не надо и даром. В результате огромный отсев из организаций, мертвые души, засорение отдельных ячеек чужаками.

Трудное это дело — отличить чужака от своего. Свой человек прямодушен, ничего не таит за душой. Открыто страдает, видя наши промахи. А чужак всякому безобразию находит оправдание, клянется в преданности и верности, призывает преодолевать трудности и временные лишения во имя великого будущего. Застраховав себя пустыми восклицаниями, он только и делает, что добывает блага, удовлетворяет личные все возрастающие потребности хапуги. Удастся ли нам выявить и вычистить всех быбочкиных? Вот какие мысли проносились в моей голове, пока Быба облизывал меня жалом.

Быбиха, красная, распаренная от вина, вышла из-за стола.

— Пышка, ты куда?

— Гуляй себе на здоровье, Петруша, а я поеду к Танечке.

Быбу, оказывается, зовут Петрушей. Не подходит! Его надо окрестить как-нибудь... разэтак. Ох, Быба!..