Я люблю

Красное, синее, белое, зеленое!.. Не поднимай руку, Голота! Защищайся молчанием и презрением!

Наше свидание происходило под окнами барака. Люди видели, как мы любезничали. Смотрели, смотрели и не вытерпели. Полдюжины здоровенных мужиков выскочило на улицу. Обступили нас с Тарасом.

— В чем дело, коршун? За что клюешь голую птаху?

Удалой гармонист разжал кулаки, обмяк и растянул свой губошлепый рот в угодливой улыбке.

— Дурака мы валяем, цацкаемся. Это мой закадычный дружок. Подтверди, Голота, пусть люди не думают!.. — И он обнял меня.

Я брезгливо снял его руку с плеча.

— Бешеное отродье, а не дружок!

— Правильно. Все мы видели. Кто такой? Документы!

— А вы кто такие? — огрызнулся Тарас. — Есть у вас право документы проверять?

— Вот оно, понюхай! — Громадный дядя ткнул в нос Тарасу пудовым кулаком.

— Ну, ты, не очень! — пригрозил Тарас. — За такие дела тюрьму схватишь.

— Ах ты!.. Ребята, вправим ему шарики?

— Не стоит руки марать... Догуляется!

И мы отпустили его.

А через неделю он заставил говорить о себе всю Магнитку. Глухой ночью поджег музейный барак. Был застигнут на месте преступления. На этом и кончились его похождения. Приговорен! Вот и все. Собаке собачья доля! Ну, Гарбуз, что ты теперь скажешь?

На суде я выступал в качестве свидетеля, а Ваня Гущин был общественным обвинителем. Домой мы возвращались грустные, уставшие от долгого и тяжелого разбирательства дела. Молча шагали по вечерней улице, раздумывая над тем, что произошло. Есть над чем задуматься! Ну и простофиля я! Раскаивался когда-то, что громилу щелкнул по носу. Собирался ему в ноги поклониться.

Молча добрели мы до соцгорода, до моей Пионерской. Дальше нам не по дороге.

— Ну, будь здоров, старик!

Я долго не выпускаю его вялую руку. Всегда Ваня горячий, твердый, а теперь выжат до последней капли. Наговорился. Хочется мне сказать что-нибудь необыкновенно сильное, подбодрить Ваню, а подходящих слов подобрать не могу.

— Чего ты жмешься, старик? Рожай!

— Люблю я тебя, Ваня! Уважаю!

— Да?.. Смотрите, пожалуйста, какие телячьи нежности.

— Брось!..

— Бросаю... Ну что ж, старик, я очень рад. Наконец ты розжував азбуку классовой борьбы. Если гад клацает зубами и шебаршит жалом, ему надо размозжить голову серпом и молотом. Вот и вся наука.

— Да, теперь ясно, но тогда... Ведь он, гад, прикрывался добрым именем Тараса, трудовой книжкой грузчика, пролетарским происхождением.

— Прикрываются они не только этой личиной. Твоими друзьями становятся. В крестные отцы пролазят. Высокое членство приобретают.

Переусердствовал Ваня. Хватил через край. На Гарбуза намекает. Вот тебе и свежая голова! В истории с Тарасом он, Степан Иванович, конечно, малость ошибся. Но кто не ошибается? Алешка тоже считал меня виноватым. И даже Лена, хотя она прямо ничего не говорила, была не на моей стороне.

— Ты чего, старик, надулся?

— Зря ты, Ваня, делаешь тонкие намеки на толстые обстоятельства.

— О чем ты?

— О том самом...

— Ну знаешь, старик!.. На воре шапка горит. Не приписывай своих неблаговидных мыслей другим. — Ваня засмеялся. — Все-таки недотепа! Опасно тебя одного оставлять. Пойдем!

И он потащил меня дальше по Пионерской, мимо моего дома. К себе приволок. Выставил водку, пиво, закуски. Сначала я угощался неохотно, через силу, а потом... До поздней ночи пили и ели. Разгулялись.

На работу я пошел с тяжелой головой.

Перед гудком на трепплощадке я очутился рядом с Квашей. Чего он жмется ко мне?

Принюхивается и фыркает:

— Трактором воняете, ваше героическое сиятельство. Здорово, видно, хватили. Не меньше ведра.

— Завидуешь?

— Вурдалаки тебе завидуют. Я водку пью, а ты... чужими слезами и кровью не брезгуешь! Знаю, по какому случаю ты пьянствовал. Победу праздновал. Отрыгнутся тебе эти поминки!

Это я-то радуюсь чужим слезам, пью кровь? Я, влюбленный в жизнь, в людей, во все хорошее?!! Вот до чего доводит человека зависть. Виктор Афанасьевич — такой же машинист, как и я, мой товарищ по работе, вкалывает, творец пятилетки, а так подпевает классовому выродку.

Он злится на меня, а я не даю себе воли. Спокойно вразумляю его:

— Да, Виктор Афанасьевич, праздновал. Но не свою личную победу, а общую. Не светит Тарасам испортить праздник на нашей улице.

На сонном лице Кваши ни понимания, ни возражения, ничего живого.

Ладно, черт с тобой, пропадай! Обойдемся и без таких товарищей. Невелика потеря. Есть у меня целая ватага друзей: Ленка, Алеша, Гарбуз, — всех не перечтешь. Вот если бы они отвернулись от меня... Нет! На всю жизнь прикованы ко мне. И я к ним приварен.

Алешка подкатил к моей Двадцатке, мягко притормозил и остановился окно к окну: можем свободно протянуть друг другу руки.

— Вот и мы! Давно не видались... целых пятнадцать минут!