Я из Железной бригады

Прошел я около километра, когда из-за пригорка практически на меня выскочил небольшой отряд конных. То, что мне сейчас прилетит, я понял поздно, когда по моей спине ударила нагайка. Скрючившись от боли, я заорал таким матом, что следующего удара не последовало. Меня быстро спеленали и, уложив поперек седла, повезли куда-то в сторону от передовой. Что делать, если я попался как последний лох. Ведь на мне вражеская форма, награды свои я повесить не удосужился, а всадников встретил с винтовкой в руках, хоть и в поднятых.

Спина сильно чесалась и болела, да еще и от дикой скачки я отбил себе внутренности о седло. Когда этот наглый наездник наконец остановился, я просто свалился на землю и зашипел.

– Что, гад, больно тебе? – ехидно, подначивая, усмехнулся кто-то из всадников.

– Сказал бы я тебе, дай только отлежаться чуток, – фыркнул я.

– У, гаденыш, повадились тут летать, бонбы свои кидают, головы не поднять. Эх, пришибить бы тебя, да уж поздно.

Почему поздно, я понял быстро. Рядом загомонили, и, подняв голову, я увидел в двух шагах подходящего к нам офицера. Разглядеть точнее не получается, но вроде сотник.

– Что, Гаврила, опять лазутчика доставил? – спросил он, улыбаясь.

– Так точ, вашбродь! Только странный он какой-то, по матушке кроет так, что заслушаешься, – рапортовал этот самый Гаврила быстро и четко, сокращения грели душу, наконец-то родная речь.

– По матушке, говоришь? – сотник взглянул наконец на меня. Почему-то, но меня начало отпускать то напряжение, в котором я пребывал последние дни и даже месяцы. Сколько я ждал такой встречи… Нет, приема такого не ожидал, конечно, но вот увидеть своих рассчитывал.

– По матушке, говоришь? – повторил и усмехнулся офицер.

– Так точно, ваше благородие, по матушке! – я смотрел на них и не знал, смеяться или плакать.

– Чего ухмыляешься?

О, обратили, наконец, их благородие и на меня грешного немного своего внимания.

– Виноват, ваше благородие, ну, не плакать же, когда наконец к своим вышел! – выдохнул я.

– И кто тебе свои?

– Ну, уж никак не немцы, – вновь усмехнулся я и поспешил добавить: – И не австрийцы со всей остальной европейской шушерой.

– Отставить шуточки, кто таков? – посерьезнел офицер.

– Подпрапорщик Воронцов, стрелок-снайпер отдельной штурмовой роты тринадцатого полка…

– Нехило! – заломил фуражку на затылок офицер, выставляя напоказ приличный такой чуб. – Где мы и где твой полк, хоть представляешь? Если не ошибаюсь, то тринадцатый полк в подчинении генерала Маркова?

– Так точно, ваше благородие, именно так.

– Так четвертая дивизия где-то же севернее? Документы есть?

– Документы были конфискованы во время излечения, пока в плену находился, – чуть стушевался я, – но награды мне оставили, и я их сохранил.

– Награды говоришь? Ну, предъяви тогда награды. Сделаем запрос в штаб фронта, может, кто-то подтвердит твои показания.

Я снял сапог и скрутил с голени кусок тряпки, в которую были завернуты мои награды. Оба креста сияли, как новенькие.

– Ого, нехило вас балуют, – воскликнул офицер, не удержав в себе удивления. – Как же в плен попал, кавалер?

– Попал в засаду. Выдвинулся с отрядом в тыл врага, но что-то не додумал, и нас прилично так макнули в дерьмо. Своей вины не отрицаю, прошу судить по всей строгости…

– Если личность подтвердят, то какой тебе суд? Сбежал – молодец. А что за аэроплан тут был, хлопцы говорят, тебя высадили, и он улетел.

– Захватил на вражеском аэродроме аэроплан вместе с пилотом. Дал слово, что, если доставит на нашу сторону, отпущу живым. Виноват, но отпустил, как и обещал. Вот карта летчика, на ней много пометок о местах дислокации вражеских подразделений, – с этими словами я предъявил и карту.

– Вот за карту уже от меня огромное спасибо. Но пока тебя не признали, к сожалению, вынужден считать карту дезинформацией. – Было видно, как у офицера глаза загорелись при виде карты, но службу он знал отлично и только что мне это продемонстрировал. – Пошли за мной. Жаль все же, что отпустил аэроплан, но раз такое дело… Слово есть слово, но может и влететь за такое самоуправство.

Устроили меня неплохо, землянка, похожая на карцер, но черт меня подери, я у своих, можно и потерпеть. Стены не земляные, обшиты бревнышками, я такие блиндажи у немцев видел, уютно. Сколько займет времени мое «узнавание», не представляю, но я дождусь, я же терпеливый.

Через пару часов, это так, по ощущениям, принесли немного консервов, хлеба и даже воды целый котелок поставили. Набив брюхо кашей с мясом, обильно запив водой, я прилег на топчан, что стоял вдоль стенки, и, завернувшись в свою вражескую шинель, спокойно уснул.