Я исповедуюсь

Вечером сюжет о том же событии вышел на Втором канале Фламандской телерадиовещательной компании, и основателю больницы было уделено больше внимания. По телевизору также сказали, что в десять часов вечера будет показан документальный фильм о нем, снятый пару лет назад по случаю его отказа от премии короля Балдуина, поскольку она не сопровождалась денежным призом, который мог бы пойти на поддержание больницы Бебенбелеке. А также потому, что доктор не был готов отлучаться в Брюссель за какой бы то ни было премией, в то время как его присутствие необходимо в больнице.

В десять часов вечера дрожащая рука нажала на кнопку включения на стареньком телевизоре. Послышался тягостный вздох. На экране показалась заставка программы «60 минут» и сразу за ней – кадры, очевидно снятые скрытой камерой: доктор Мюсс объяснял собеседнику, идущему рядом с ним под навесом больницы мимо зеленой скамейки, еще не окрашенной кровью, что не нужно снимать никакой репортаж, что у него в больнице много работы и он не может ни на что отвлекаться.

– Репортаж может принести большую пользу, – слышался возбужденный голос Ранди Остерхоффа, шедшего чуть позади и направлявшего на доктора объектив скрытой камеры.

– Если вы хотите сделать пожертвование на больницу, мы будем очень благодарны.

Махнув рукой куда-то назад, он добавил:

– Сегодня мы делаем прививки, будет тяжелый день.

– Мы подождем.

– Пожалуйста.

Тут появлялось название фильма: «Бебенбелеке». За ним – общие планы убогих строений больницы и замотанные, сбивающиеся с ног медсестры, проявляющие какую-то нечеловеческую преданность своей работе. И вдали доктор Мюсс. Закадровый голос рассказывал, что доктор Мюсс родился в небольшой деревушке на балтийском берегу, приехал в Бебенбелеке около тридцати лет назад буквально босиком и камень за камнем строил эту больницу, которая покрывает, все еще в недостаточной мере, медицинские нужды обширного региона Квилу.

Мужчина с дрожащими руками встал и направился к телевизору, чтобы выключить его. Этот репортаж он знал наизусть. Он вздохнул.

Два года назад его показали первый раз. Он мало времени проводил у экрана, но в тот момент телевизор оказался включен. Он прекрасно помнил, что его внимание привлекло динамичное новостное начало: доктор Мюсс спешит по делу и на ходу объясняет журналистам, что у него нет времени ни на что другое.

– Я знаю этого человека, – проговорил тогда мужчина с дрожащими руками.

Он внимательно посмотрел весь репортаж. Слово «Бебенбелеке» ничего ему не говорило, как и названия – Белеке или Киконго. Но лицо – лицо доктора… Это лицо было связано с его болью, с его единственной огромной болью, но он не знал, каким образом. Ему на память снова пришли разрывающие душу воспоминания о близких: маленькая Труде – потерянная крошка Тру; он увидел непонимающий взгляд малышки Амелии – почему ты ничего не делаешь! – ведь он должен был всех их спасти; тещу разрывает кашель, но она не выпускает из рук скрипку; а моя Берта прижимает к себе Жульет – той всего несколько месяцев. В его душе всколыхнулся весь ужас мира. И почему ему кажется, что лицо доктора как-то связано с этим ужасом?.. Он заставил себя досмотреть репортаж и в конце узнал, что в этом вечно политически нестабильном регионе Бебенбелеке – единственная больница на много сотен километров окрест. Бебенбелеке. И доктор – с лицом, от одного взгляда на которое ему становилось плохо. И тогда, уже на финальных титрах, он вспомнил, где и как познакомился с доктором Мюссом, с братом Мюссом, монахом-траппистом[257] со смиренным взглядом.

Тревога поднялась, когда один взволнованный брат, несущий послушание в больнице, на ухо сообщил отцу приору[258] о состоянии брата Роберта: я не знаю, что с ним делать: сорок девять килограммов, он тощ как спичка, у него поблекли глаза. Я…

– Глаза у него никогда особенно не блестели, – вырвалось у отца приора, который в ту же минуту раскаялся, что не проявил достаточного милосердия к одному из братьев общины.

– Я просто не знаю, что с ним еще делать. Он не притрагивается к мясному и рыбному бульону, который мы варим только для больных. Переводим продукты.

– А как же послушание?

– Он пытается, но не может. Как будто он хочет умереть. И умереть поскорее – да простит меня Господь, но такое у меня впечатление.

– Вы правильно сделали, что сказали об этом, брат. Таким образом вы исполняете свой обет послушания.

– Брат Роберт… – начал снова монах, отерев платком лысину и пытаясь совладать с охватившей его дрожью, – брат Роберт хочет умереть. А кроме того…