Восторг, вызванный красотой и стройностью жениха и невесты, охватывает весь табор. Никто не в силах больше сдерживать своих чувств. Все ликуют, все обо всём забыли — гуляет и самозабвенно веселится на свадьбе всеобщая цыганская душа. Даже Шуня и Зуня выскочили из-за занавеса, чтобы не отстать от табора. Зрители в такт музыке шумно и дружно хлопают — весь цирк от первого до последнего ряда заразился коллективным весельем. И разве это плохо? Разве этого мало — подарить людям среди суровых и тяжёлых будней военного тыла несколько минут неподдельной радости? Не для этого ли и создан аттракцион «Свадьба в таборе»?
Но и это ещё не всё. Когда страсти понемногу улягутся, когда успокоятся зрители и табор снова усядется в кружок на арене, ещё будут петь исполнительницы современных цыганских мелодий Гражина и Снежана свою знаменитую песню «Ой, загулял, загулял», а потом «Ту болван» и «Ехали цыгане».
Ещё выйдет бороться с медведем однорукий дядя Бухути (а после борьбы медведю наденут на голову цветастую косынку, и он будет плясать цыганочку, выбрасывая перед собой согнутую в колене ногу, а зрители будут покатываться от хохота на скамейках, а потом мы, «цыганята», поведём вместе с дядей Бухути косолапого артиста вокруг арены).
Ещё будет петь весь табор хором старинные, протяжные цыганские напевы.
Ещё не один раз спляшут Шуня и Зуня, вольные степные девушки.
Ещё выдадут нечто, уже совершенно умопомрачительное по своему темпу, ритму, невообразимой скорости и всё с той же внешней невозмутимостью и бесстрастностью Злата и Злат.
Ещё будут страдать на арене Гитана и Бара, разрывая души зрителям своими низкими голосами и печальными старинными песенными новеллами о печальных и трагических цыганских судьбах.
И я, впечатлительный двенадцатилетний мальчишка, разгорячённый непосредственной близостью всех этих песен и плясок и царящей на манеже обстановкой почти настоящего табора, вдруг поверю, что я в настоящей степи, среди пушкинских цыган, и услышу фырканье коней, и увижу сквозь брезентовый купол цирка настоящие звёзды, и в сердце моё навсегда войдёт что-то большое и почти сказочное, непередаваемое словами, и останется там.
И все книги, которые я не прочитал во время войны из-за войны, и все школьные уроки, которые я пропустил во время войны из-за войны, — всё это восполнится и уравновесится этой большой цирковой театрализованной цыганской сказкой, много раз оживавшей и красочно бурлившей передо мной живыми человеческими голосами и лицами, всё это (уроки и книги) восполнится, а может быть даже и будет превышено, моими цирковыми впечатлениями и знакомством с Гитаной, Барой, Снежаной, Гражиной, дядей Бухути, Шуней и Зуней, Златом и Златой…
Да, всё это ещё будет в моей жизни, всё это ещё возникнет, состоится и произойдёт в моей судьбе, а пока…
А пока я сижу на арене уфимского цирка в цыганском парике рядом с живыми героями своей большой сказки, вижу их лица, слышу их голоса, и сердце моё бьётся в одном ритме с их сердцами, и я чувствую всё и ощущаю всё так же, как чувствуют и ощущают они, и так же, как и они (может быть, только чуть-чуть наивнее), по-настоящему, с полной отдачей всей души переживаю все обстоятельства и детали своей «таборной» жизни.
Я живу внутри своей сказки и, конечно, ещё не подозреваю о том, что случай, приведший меня в цирк, сделал мне величайший подарок, окунув меня одновременно и в живую, реальную, и в сказочную, таборную жизнь одних и тех же людей, в их независимую и вольную, гордую народную традицию со всеми её весёлыми и грустными чертами, со всей её поэзией и прозой, со всеми светлыми и затемнёнными сторонами её жизненного уклада.
Одним словом, я довольно неплохо устроился летом сорок второго года в уфимском цирке. Выходил каждый вечер на манеж в театрализованном аттракционе «Свадьба в таборе», по утрам тренировался с акробатами братьями Довейко и готовился принять участие в их номере. Всё шло хорошо, и, если бы не война, я был бы, наверное, почти счастлив.
Два события оборвали мою жизнь в моей розовой цирковой сказке. Осенью сорок второго года мы получили похоронную на папу. Она была неправильной. Уже через день маму вызвали в военкомат и объяснили, что произошла ошибка.
Но в тот день, когда об ошибке ещё ничего не было известно, всё затянулось вокруг нас чёрным пологом.
Я почти ничего не помню о том дне. Я сидел в нашей проходной комнате на стуле возле кровати, на которой лежала мама, и молчал.
К нам приходили соседи, мамины знакомые с работы, что-то говорили, пробовали утешать…
Потом всё разъяснилось. Всё снова вроде бы стало таким же, каким было и раньше, и вместе с тем всё изменилось вокруг нас. Ощущение не произошедшей, но ежедневно возможной беды повисло над нами во всей своей осязаемой реальности, и от этого жить стало ещё тяжелее.
Несколько дней подряд я выходил из дома со странным чувством пустоты в ногах. Мне казалось, что я обязательно встречу во дворе ещё одного посыльного из военкомата, и он скажет, что первое извещение было правильное, а второе — неправильное, и тогда это наступит уже навсегда.