Я ищу детство

И не в музыке ли, не в песнях стараются цыгане вырваться из плена своего быта, реабилитировать его в глазах людей, вернуть людям радость и снять огорчения, вызванные своим чересчур активным и не всегда приемлемым другими укладом жизни?

(Обо всём этом я думал и в Уфе и позже, когда вспоминал своё детство. И не на все эти вопросы я находил ответы, как не находили их многие люди, в разные времена разгадывавшие тайну цыган — тайну их жизни и их песен.)

…Занавес открывается, и табор под сразу усилившиеся, но всё ещё сдержанные переборы гитар и глухую общую песню всех цыган появляется на арене.

Медленно бредёт табор вокруг манежа, словно по степи, погружённый в какую-то невесёлую общую песенную думу. И разом смолкают все разговоры на скамейках. Зрители невольно подаются вперёд, захваченные реальностью и торжественностью цыганского шествия, единством грустного настроения и медленного движения табора.

В цирке почти совсем темно. Только разноцветные (как одежда цыган) лучи прожекторов шарят по арене. Табор идёт медленно, долго, упорно, трудно, будто и не замечая зрителей. Табор готовится к чему-то, накапливает силы…

И вдруг — резкий ударный аккорд по всем струнам всех гитар одновременно. И вспыхивает весь свет — пришли! И все цыгане, стоящие вдоль барьера по окружности, одновременно обернувшись к зрителям, приветствуют их взмахом руки. (Зрители польщены и долго аплодируют. У всех такое ощущение, что каждый артист поздоровался с каждым зрителем.)

Табор, белозубо переговариваясь, звеня монистами цыганок, рассаживается вокруг деревянного настила, лежащего в самом центре арены. Жених и невеста, Злата и Злат, — на самых почётных местах. Рядом с ними Гитана и Бара.

На круг выходят Шуня и Зуня. На ногах у них серебристые туфли на высоченнейших каблуках. В таких туфлях не то что плясать — ходить трудно обыкновенным смертным людям. Но Шуня и Зуня к разряду обыкновенных смертных себя не относят. Никогда! Они вольные девушки из табора. Для них не существует никаких других правил, кроме законов веселья и пляски до упаду. Сейчас начнётся свадьба. И они должны показать зрителям, какой озорной, весёлой и подвижной была невеста до замужества.

…Что-то такое весёлое произошло одновременно со всеми сидящими на арене цыганами. Какой-то невидимый чёрт обежал их всех по кругу за одну секунду. Все разом вскрикнули, вскинули руки и, не вставая, закачались, задвигались в разные стороны, словно степной ковыль на ветру. И с первым же ударом бубна Шуня и Зуня, качнувшись на своих острых, неимоверной длины каблуках, бросаются в такой бешеный, в такой вихревой, в такой плясовой смерч, что, кажется, купол цирка обрушится на них и на зрителей ровно через десять секунд. Руки их брошены в стороны, глаза закрыты, головы откинуты назад, а ноги сверкают, как спицы крутящихся велосипедных колёс при ярком солнце.

Всё сливается в яростном темпе движений, в неудержимой пляске, в торжестве чувств и беспредельных эмоций. Всё взорвано, опрокинуто, подожжено страстями. Небо притянуто к земле, звёзды разбросаны по лугам и полям, древние силы земли вырвались из своего долгого плена.

В лучах прожекторов — красного и фиолетового — две тонкие, отчаянно и самозабвенно пляшущие женские фигуры похожи на два родника, на два фонтана, на два гейзера, неудержимо бьющие из глубины народной цыганской жизни. Необузданная, дикая, первобытная, стихийная, необъяснимая, непостижимая и прекрасная народная цыганская вольница, приняв облик Шуни и Зуни, неистовствует в центре манежа, как пламя гигантского костра на ветру. И это только первый номер всей программы, только первый танец, только первый ещё выход Шуни и Зуни, а они уже работают так, как будто пляшут последний раз в своей жизни. (Это вообще отличительная черта цыганского искусства — всё делать на манеже или на сцене так, словно ты делаешь это последний раз в жизни. Не бояться умереть перед зрителями.)

…Гром аплодисментов только что не срывает конусообразный брезентовый купол цирка, когда Шуня и Зуня заканчивают свою огневую пляску и убегают за занавес. Среди зрителей много военных, особенно курсантов офицерских училищ, которых в Уфе полным-полно. Естественно, Шуня и Зуня взволновали сердца будущих молодых офицеров.

Необходима перемена атмосферы, смена законов восприятия — нужна пауза. Надо успокоить публику, остудить страсти, увести настроения зрителей в другую сторону. И в центре манежа появляются Гитана и Бара. Они отвешивают низкий степенный поклон в сторону жениха и невесты. Злата и Злат встают и кланяются в ответ.

Старинная обрядовая таборная песня. Долгий музыкальный зачин. Низкие голоса Гитаны и Бары начинают вести мелодию из такого далёкого далека, из такой знойной тайны своей южной крови, из такого глубокого ущелья чувств и страстей, что даже я, сидящий в чёрном парике среди цыган рядом с детьми жонглёров Серегиных и уже не один раз слышавший эту песню, ощущаю, как прокатывается по спине знобкая дрожь.