Я, инквизитор. Башни до неба (ЛП)

В Академии Инквизиториума меня научили в какой-то степени контролировать свои путешествия в иномирье. По крайней мере, я уже не впадал в спонтанный транс, над которым не был властен никоим образом. Но я по-прежнему боялся этого так сильно, что меня тошнило при одной мысли, что я мог бы отправиться в подобное путешествие. В действительности они длились очень недолго, но в моём сознании превращались в бесконечность. Особенно учитывая почти невероятную боль, о которой нельзя было сказать, что она обжигает, пронзает, колет или режет моё тело. Она его заполняла. С ног до головы. Это была боль, о которой можно сказать только одно: нестерпимо. Но, однако, я должен был её терпеть, ибо в противном случае я потерял бы здоровье, а вероятно, также и жизнь.

До поступления в Академию Инквизиториума мне доводилось испытывать эти пугающие трансы, во время которых мой разум или моя душа переселялись в мир удивительных форм, подвешенных либо спрессованных в удивительном пространстве, наполненном цветами, которых, как правило, не видит человеческое зрение. В этом пространстве обитали существа, между которыми я мог свободно перемещаться, но были и такие, с появлением которых я мог только молиться, чтобы они не заметили моего присутствия. Мастера инквизиторы Академии научили меня жить с моим даром или проклятием, но не смогли или не захотели научить меня свободно его использовать.

Казалось даже, что они считают этот дар чем-то вроде изъяна. Несомненно, однако, что используя эти навыки, я помог бы расследованию. Этого было достаточно, чтобы я впал в транс, концентрируя мысли и чувства на оружии, которым убивали девушек. Это оружие должно быть магически связано, и связано чрезвычайно сильно, с убийцей. По нити, тянущейся через сферы иномирья, я дошёл бы от орудия убийства до преступника. Так значит... топор?

Я задумался. Нет, топор не мог быть орудием убийства, если Мясником и в самом деле был Легхорн. Трудно представить, чтобы после каждого расчленения жертвы дворянин относил оружие в квартиру Неймана. Так значит тот огромный, зловеще выглядящий топор на самом деле не играл никакой роли в деле? Был лишь предлогом, чтобы направить мои подозрения в сторону Неймана? Написал ли записку, которая подсказала мне обыскать квартиру художника, сам Легхорн, или это было дело рук одного из конкурентов художника, а Легхорн воспользовался представившейся возможностью? Хм, это в данный момент было не важно. Важен был тот факт, что у меня не было точки привязки. У меня не было предмета, который бесспорно и в то же время очень сильно связывал бы убийцу с его жертвами. Такими предметами не могли быть медальон, платья и даже волосы. Идущие от них нити могли бы привести меня к виновному, но также могли ввести в глубокое заблуждение. Если бы я мог безнаказанно входить и выходить из иномирья, тогда я позволил бы себе проверить все возможности. Но я не собирался рисковать болью и потерей жизни, чтобы потом заключить, что ни к чему не пришёл.

В общем, я вдохнул с облегчением. Я доказал сам себе, в полном соответствии с правилами логики, что использование моего сверхъестественного дара было бы лишь ненужным риском. А то, что эту логику мощно подпитывал страх, это уже другое дело.

Так или иначе, я решил поделиться с Кнотте моими сомнениями в отношении Легхорна. Этого требовала от меня элементарная порядочность и уважение если не к Кнотте (ибо к нему уважения у меня не было ни на грош), то к самому расследованию.

***

Мастер Альберт, как обычно, что-то жрал. Он сидел, развалившись на кресле, а на столе рядом с ним стояло блюдо, полное колбас и сочных ломтиков ветчины. Кроме того, я увидел ещё полусъеденную буханку хлеба, банка с квашеными огурцами и несколько бутылок с вином или из-под вина. Я посмотрел на красную рожу Кнотте и его уже сильно затуманенные глаза и заключил, что, скорее, из-под вина. На кровати у стены кто-то лежал, я не понял кто, поскольку видел только светлые волосы, разбросанные по подушке. В любом случае, этот кто-то похрапывал, и это было очень хорошо, ибо я мог без стеснения сказать то, с чем пришёл.

– Я подозреваю, что это именно он. Мясник это Легхорн, – мрачно сообщил я в заключение, когда уже ознакомил мастера Альберта с последними событиями. – А значит, как я и предполагал, мастер, Нейман не убивал девушек.

Я не ожидал, что Кнотте вскочит, захлопает в ладоши, засмеётся и скажет: «Какой ты умный, Мордимер! Что бы я без тебя делал?», но и не думал, что мои откровения будут встречены таким безразличием. Ибо Кнотте посмотрел на меня исподлобья, спокойно прожевал то, что было во рту, после чего буркнул:

– Так ты обвиняешь человека в убийстве только на основании того факта, что он блевал в твоём присутствии?

Ну и как я должен был объяснить это мастеру Альберту? Как описать это необычное подрагивание струны в моей душе, когда я увидел взгляд, который бросил на меня Легхорн? Это было иррациональное чувство, определённо не поддающееся логике.

– Я знаю, – сказал я коротко, ибо что ещё я мог ответить. – Я знаю, что прав.

– И что с того?

– Не понял?