Я/Или ад

Алмазное утро

Когда ты покинешь все, что есть, я буду там, где возможен мир.

Ты лежишь сейчас в гибельном бреду на ложе своей вины, и болезнь жизни озаряет тебя надеждой на окончательное вдохновение.

Не будь полностью в себе; отринь все; я с тобой!

У тебя — лучшая участь, любовь моя, хотя ты и разрушил все, что мог, но я никогда не покину тебя. Помни, что в любом случае все происходящее лишь происходит и то, что может случиться, должно произойти.

Сделай выбор; отдайся любви; будь со мной, найди меня, убей меня, создай меня.

Ты сейчас лежишь тут, зависший в вечности перехода, но знай: он закончится.

Ты можешь все, что ты хочешь, но помни!

За каждым счастьем и несчастьем, после каждой болезни и жизни, вслед за днем и ночью наступает белое, как единый спектр, утро.

И ты найдешь в нем избавление от своей личности, которую я так безумно люблю.

Вернись!

Вперед!

0,6

Утад убил Я, погиб и ощутил мощные преображения, далеко выходящие за его рамки. И он никак не мог найтись; видимо, как следует из отчета, его выбросило куда-то слишком далеко, под чересчур заостренным углом.

Вовне решили, что отныне он должен рассчитывать на собственные силы, так как заслужил самое наивысшее, что возможно для существа такого типа. Предписывается создать условия нормальной свободы для дальнейшего продвижения Утада (под его истинным именем) в секторе, куда он забрался, проявив неосторожность при самопожертвовании. Также поощряется любая поддержка, если таковая может быть оказана.

Спасение неминуемо!

1

Еще не конец. Ослепительное утро вторглось своей яростной хрустальностью в сонную явь, разбивая грезы. Ихтеолус спал, ничего не видя перед собой, кроме разноцветных пятен, порождаемых сладостным забвением. Но эта нега небытия была нарушена творческим вторжением остального мира, и глаза открылись, предоставив взору возможность существовать. Ихтеолус возник.

Он лежал, накрытый грязным коричневым пледом, на старом диване, упирающемся одним концом в желтую стену, на которой висела замасленная фотография монголоидной девушки в лиловом купальнике. Сквозь пыль и грязь она весело смотрела на Ихтеолуса, обнажая в улыбке зубы. Ихтеолус тоже попытался улыбнуться в ответ, потом пошевелил левым указательным пальцем руки. После этого он бросил беглый взгляд на самого себя, лежащего тут. И в душе возник ужас.

Его тело вздымалось мягко очерченной выпуклостью над постелью, скрываясь внутри белья, словно пистолет, заполняющий своим весомым присутствием зияющую пустоту кобуры; от невидимой шеи прямо вниз отступал неясно очерченный торс со слегка возвышающейся над ним округлостью живота; и затем — далее — непонятный обрыв, неразбериха таза, затаившего свою очевидность под складками пледа; и — удлиненная угловатость ног, заканчивающаяся выпиранием ступней с большими пальцами, венчающими конец границы этого организма, которая затем шла к пятке и вновь ввысь, на обратную сторону. Вот тут завершалось его тело и… Ихтеолус чуть не вскрикнул, словно ужаленный, не обнаружив справа никакого пальцевого торчания и вообще никакого явного продолжения начинающейся было нормально от таза ноги.

— Да что же это!.. — отчаянно воскликнул Ихтеолус и мгновенно сбросил с себя плед.

Его правая нога заканчивалась обмотанным окровавленными, грязноватыми бинтами коленом. Кое-где в неряшливых повязках желтели следы засохшего гноя вперемежку с запекшейся лимфой. Дальнейшей ноги не было вовсе; и чем пристальней ошарашенный Ихтеолус всматривался в свое открывшееся ему сейчас увечье, тем сильнее нарастала в обрубке тупая, стонущая боль, переходящая в фантомный вопль скорбящей пустоты, — безжалостной утраты, столь же реальной, как и свершившееся пробуждение здесь, сейчас, этим ослепительным утром. Ихтеолус не помнил ничего.

Неожиданно серая дверь, располагавшаяся посередине желтой стены, резко распахнулась, и в комнату вошло жирное женское существо в цветастом халате.

— Ну что, проснулся, придурок, аааа???.. — провизжало, как-то подвывая, оно, упирая пухлые руки в мясистые бедра. — Гришаааа!!!.. Вставай, подъем, придурок, сейчас тебе костыли принесу, болван.