Я и Он

– Согласен. Однако пять миллионов – это… пять миллионов! – Так что я должен ответить? Что ты отказываешься? – Погоди, погоди. Че-ерт, дай подумать.

– Думай, думай.

Следует комичная сцена. Как полоумный, я расхаживаю по комнате взад-вперед. Маурицио сидит себе молча и покуривает, разглядывая между затяжками горящий кончик сигареты. А комизм состоит в том, что, сколько ни взвешивай и ни оценивай все «за» и «против», я так и так не смогу ответить отказом. Хотя вроде бы (и даже без «вроде») я должен ему отказать. Ведь я вовсе не богат; кроме Фаусты и ребенка частично содержу еще мать, которой не прожить на одну пенсию вдовы государственного служащего. А главное, если я все-таки откажусь, то тем самым продемонстрирую, что в некотором смысле тоже являюсь «возвышением», то есть способен не моргнув глазом сесть в лужу. А если соглашусь, то лишний раз подтвержу, что был и остаюсь безвольным и трусливым «ущемленцем». Короче, при любом раскладе, отказавшись, я только выиграю. И все же, и все же… Голос того самого Рико, которому на роду написано вечно пребывать «снизу» и которого не исцелит даже острый приступ инстинкта самосохранения (впрочем, скорее именно ущемленная ярость инстинкта самосохранения заставляет меня поступать а-ля настоящий «ущемленец»: нет ничего ущемленнее, чем страх показаться настоящим «ущемленцем»); так вот, этот ненавистный голос неполноценного Рико смиренно произносит: – Ну хорошо. Допустим, за этот сценарий мне заплатят очень-очень приличные деньги, как это бывает с другими, но не со мной… тогда я и передам их группе.

Жду, что сейчас последуют слова благодарности, рукопожатия, излияния пылких чувств. Заранее изображаю на лице застенчивую улыбку.

Ничуть не бывало. Маурицио всего лишь роняет: – И когда же ты думаешь сделать взнос? Ловушка за ловушкой! Двойной капкан! Растерянно парирую: – Как можно скорее. Сумма, заметь, солидная, в доме я таких денег не держу, да и в банке тоже. Придется продать облигации.

Тройной капкан! Маурицио спрашивает неуловимо насмешливым тоном: – У тебя есть облигации? Чувствую, что краснею: в очередной раз сам себя уложил «снизу». Мямлю: – Да, вот купил облигации, и за них набегают…

– Проценты, известное дело.

– Нет, я хотел сказать, если у тебя семья, глупо держать деньги в банке и проедать…

– Капитал. Верно. И какие это облигации? Государственного займа? – Одни государственные, другие нет.

– И какой там процент? – Маурицио, ты и сам прекрасно знаешь. Лучше меня. Так чего же тогда…

– Готов поспорить, что у тебя найдутся и промышленные акции.

– Кое-что найдется.

– И золото, в слитках или монетах.

– Нет-нет, золота нет.

– И доллары, а то и швейцарские франки.

– Доллары есть. Все говорили, что лира будет падать, и я решил прикупить немного долларов. Кстати, это мысль, я не стану трогать облигации и передам тебе всю сумму в долларах. Так будет проще.

Очередная ловушка! Уже четвертая! – Значит, у тебя достаточно долларов, чтобы внести взнос именно в них. Поздравляю! Рико, тебя раздавили! Расплющили! Растерли! Как таракана! Как вошь! Хотя ты и есть вошь, и не потому, что законно вложил твои потом и кровью добытые сбережения, а потому, что дал слабину перед Маурицио. Потому что, как всегда, моментально распластался с задранными лапками «снизу». Маурицио встает.

– Вот что, давай так. Ты продаешь свои облигации или меняешь доллары и передаешь мне всю сумму, ну, скажем, через недельку, в итальянских лирах. Я тем временем ставлю в известность группу, и мы назначаем дату собрания.

– А что я буду делать всю неделю? Могу продолжать работу над сценарием? – Конечно, можешь. Само собой разумеется, в соответствии с той линией, которую мы сегодня наметили.

– А как насчет режиссуры? Мы уже в коридоре. Маурицио идет впереди, не обращая на меня никакого внимания; а я суетливо поспеваю за ним, как перепуганный щенок.

– Рико, насчет режиссуры ничего не могу тебе обещать. Это не от меня зависит.

– Да ладно тебе! Ведь отец Флавии – один из спонсоров фильма. А Флавия – твоя невеста.

– И что из того? – То, что ты вправе предложить меня в качестве режиссера.