Я и оборотень

Делать на поле больше было нечего. В гордом одиночестве я отправилась домой, глотая по пути горькие слезы. Я даже сама не понимала толком, что чувствую. Злость — на то что бросил одну и даже не дал возможности оправдаться. Правда я и сама не знала, что бы могла сказать, но обязательно что-нибудь придумала, убедила бы, что мера эта была вынужденная, а не моя придурь. Обиду — что ему даже не интересно, что именно поведали мне духи. Страх — что отныне я осталась одна, и Гордей больше не вернется. Пожалуй, последнее чувство было самым сильным и по мере приближения к дому оно только крепло. Когда я заходила в квартиру, уже была почти уверена, что Гордей не вернется.

Дома я какое-то время поревела еще, не стесняясь делать это в голос, обливаясь горючими слезами и жалея себя на чем свет стоит. Когда слезы иссякли, а душа моя так и не нашла успокоения в них, я поудобнее устроилась в постели и принялась сосредоточенно думать, как поступить дальше. Путь мне предстоял неблизкий, и проделать его, по всей видимости, мне придется одной. А еще и эта волокита с загранпаспортом, который, я знала, нужен, и которого у меня отродясь не было!.. Благо, у меня теперь были собственный деньги. Их я нашла на дне шкатулки с документами и поняла, что бабушка откладывала длительное время, словно знала, что они мне могут понадобиться. И путь мой завтра, значит, лежит в паспортный стол.

Стрелки часов уже приближались к трем ночи, и надо было хоть немного поспать. Но сна не было ни в одном глазу. Я ворочалась в постели, прислушиваясь к звукам в подъезде — не слышно ли там шагов, не возвращается ли Гордей. Но даже если бы он решил вернуться, в чем я сомневалась все сильнее, узнала бы я об этом в последний момент — никто не умел так бесшумно передвигаться, как этот огромный медведь. От этой мысли появились новые ожидания — теперь я прислушивалась, не распахнется ли входная дверь. Эта зараза скрипела так, что даже Гордея выдала бы с головой.

Совершенно измученная бессонницей и грустными мыслями, я решила почитать бабушкин дневник. Но и это не получилось. Тогда я взяла карандаш и на пустой странице стала набрасывать образ черноволосой смуглой девушки, что показали мне духи. Настоящая красавица — яркая, жгучая. Как цыганка, только одетая иначе. Интересно, это и есть одна из тех двух ведьм, с которыми мне предстоит встретиться, если я доберусь до них, конечно?

Я рисовала долго, восстанавливая в памяти каждую черточку девушки. Когда устала, откинулась на подушку и прикрыла глаза ненадолго. Так и уснула сидя с карандашом в руке и раскрытой тетрадью на коленях. А разбудил меня такой знакомый и родной голос, что даже не открыв глаза еще, я уже расцвела в улыбке.

— Ты вернулся… — посмотрела я на Гордея, даже не пытаясь скрыть радости. Больше всего мне хотелось броситься ему на шею, прижаться как можно крепче к его груди и покрыть это суровое лицо поцелуями. Но я не рискнула, да и он все еще выглядел хмурым. А еще каким-то уставшим.

Улыбка погасла, когда осознала в очередной раз, какую боль причинила ему, самовольно лишив права решать, что и когда ему делать. Никто не должен так поступать, особенно с близкими людьми. А Гордей, как тоже отчетливо поняла только что, стал мне по-настоящему близок. Ничего, я обязательно попрошу у него прощения и лаской замолю грехи, как только представиться такая возможность, когда он разрешит снова приблизиться к себе.

— Что это? — в руках Гордей держал тетрадь, повернутую ко мне рисунком.

— Ее показали мне духи. Наверное, ее я должна найти… Она одна из трех ведьм, сила которых сможет победить инквизитора.

— Вторая — ты, а третья?..

— Если это она, то третья ведьма — ее сестра.

Гордей снова вернулся к разглядыванию рисунка. Наш короткий диалог не сопровождался его улыбкой или теплотой в голосе. А я так желала все это увидеть и услышать, что на глаза снова невольно навернулись слезы.

— Индия? — задумчиво произнес он. — Мы должны отправиться в Индию?

Не заметить жирную точку на лбу девушки, которую я с особым тщанием прорисовывала, он не мог. Но меня волновало не это.

— Мы? — выцепила я самое главное слово, чувствуя, как сердце в груди начинает неистово выплясывать.

Гордей посмотрел на меня долгим взглядом, в котором я прочитала единственную мысль: «Ну и глупая же ты, Риэтта!» Но даже она меня так порадовала, что не удержалась от улыбки. Да и сердце уже вовсю распевало серенады, что если я и не прощена пока, то шанс получить прощение он мне дает.

— После завтрака отправлюсь делать документы. Думаю, через пару дней они уже будут у нас на руках, — деловито проговорил Гордей и вышел из спальни.

Я какое-то время продолжала сидеть в кровати и размышлять, когда же он оттает и вновь станет тем Гордеем, которого я узнала в последнее время. И могу ли я уже сегодня попросить у него прощения, не рискуя нарваться на очередную грубость.

Наспех приведя себя в порядок, я присоединилась к Гордею на кухне. Он сосредоточенно лепил бутерброды, и у меня появился новый повод для затаенной радости, когда поняла, что делает он это на двоих, а не на себя одного.