Я, грек Зорба

— Это стало невыносимо, брат Канаваро. Ночь напролет Христос стонет и мешает мне спать, я рыдаю вместе с ним. И вот игумен — гореть ему в аду на медленном огне! — позвал меня сегодня рано утром: «Послушай, Захария, дашь ты, наконец, монахам спать? Я тебя прогоню».

«Это я не даю им спать? — спрашиваю я его. — Я или Господь Бог? Это он стонет!» Тогда он поднял свой посох, антихрист, и посмотрите-ка сюда!

Монах снял свой колпак и показал на запекшуюся в волосах кровь.

— Итак, я отряхнул пыль со своих сандалий и ушел.

— Возвратись вместе с нами в монастырь, — сказал Зорба, — я помирю тебя с настоятелем. Пойдем, ты составишь нам компанию и покажешь дорогу. Само небо послало нам тебя.

Монах на минуту задумался. Его глаза сверкнули.

— А что вы мне дадите? — спросил он наконец.

— А чего бы ты хотел?

— Кило соленой трески и бутылку коньяка.

Зорба наклонился к нему и спросил:

— Послушай-ка, Захария, в тебе часом не дьявол сидит? — Монах даже подпрыгнул.

— Как ты догадался? — воскликнул он, остолбенев.

— Я иду с горы Афон, — ответил Зорба, — и знаю кое-кого в тех краях!

Монах опустил голову. Его голос был еле слышен:

— Да, во мне он тоже сидит.

— И он бы хотел трески и коньяка, не так ли?

— Да, будь он трижды проклят!

— Ну ладно, я согласен! Он и курит, наверное?

Зорба кинул монаху сигарету, которую тот с жадностью схватил.

— Он курит, курит, чтобы он подох от чумы! — сказал он. И, достав из кармана кресало с фитилем, монах зажег сигарету и глубоко затянулся.

— Ну, с Богом! — промолвил он. Подняв железный посох, он повернулся и двинулся дальше.

— А как же зовут твоего дьявола? — спросил Зорба, подмигнув мне.

— Иосиф! — не обернувшись, ответил монах. Компания полусумасшедшего монаха мне не нравилась. Больной мозг так же, как и больное тело вызывали во мне одновременно сострадание и отвращение. Но я ничего не стал говорить, дав волю Зорбе делать так, как он считал нужным.

Чистый воздух разбудил наш аппетит. Мы устроились под гигантской сосной и развязали сумку. Монах наклонился, с жадностью разглядывая ее содержимое.

— Эй, послушай! — воскликнул Зорба. — Не облизывайся раньше времени, Захария! Ведь сегодня святой понедельник. Мы-то, из масонов, можем поесть немного мяса цыпленка, да простит меня Бог! Но для твоей святости у нас есть немного халвы и оливок, держи-ка!

Монах погладил свою грязную бороду.

— Я, — проговорил он с раскаянием, — я, Захария, сейчас пощусь; поем оливок, хлеба и выпью простой воды… Но Иосиф, этот дьявол, поел бы немного мяса, братья мои; он очень любит цыплят и вот, проклятый, выпил бы вина из вашей фляжки!

Он перекрестился и с жадностью проглотил хлеб, оливки, халву, утерся тыльной стороной ладони, запил водой, затем снова перекрестился, как бы закончив трапезу.

— Теперь, — сказал он, — очередь трижды проклятого Иосифа.

И он набросился на цыпленка.

— Ешь, проклятый! — злобно рычал он, откусывая большими кусками. — Ешь!

— Здорово, монах! — сказал Зорба с воодушевлением. — У тебя, как я вижу, на одном луке две тетивы. Он повернулся ко мне.

— Как ты его находишь, хозяин?

— Он похож на тебя, — ответил я, смеясь.

Зорба протянул монаху фляжку с вином.

— Выпей глоток, Иосиф!

— Пей, проклятый! — воскликнул монах, присосавшись к фляжке.

Солнце припекало, мы отодвинулись поглубже в тень. От монаха воняло ладаном и терпким потом. Он плавился на солнце, и Зорба уволок его в тень, чтобы своим зловонием тот не слишком отравлял воздух.

— Как ты стал монахом? — спросил его хорошо поевший и склонный побеседовать Зорба. Монах ухмыльнулся.

— Может быть, ты думаешь, от большой святости? Болтай больше! Это от нищеты, брат мой, от нищеты. Когда мне совсем нечего было есть, я сказал себе: «Чтобы не подохнуть с голоду, остается тебе идти в монастырь!»

— И ты доволен?

— Хвала Господу Богу! Я часто вздыхаю, но стараюсь не обращать внимания. Я не горюю по земле; я, извините, ср… на нее хотел. Я вздыхаю по небу. В обители я рассказываю всякую ерунду, прыгаю, монахи гогочут, глядя на меня. Они считают меня тронутым, ругаются. Я же говорю себе: «Это не так, наверняка Господь Бог любит шутки. Входи, мой петрушка, входи, малыш! — скажет он мне однажды. — Расскажи что-нибудь смешное!» Так что, как видишь, я тоже попаду в рай, только как шут.

— Послушай, старина, пожалуй, у тебя есть голова на плечах! — сказал Зорба, поднимаясь. — Пора, не то ночь нас застанет в пути!

Монах снова двинулся первым. По мере того как мы карабкались в гору, мне казалось, что во мне что-то происходит, мелкие заботы житейской суеты сменяются другими, более возвышенными помыслами, удобные легкодоступные истины — сложными теориями.

Внезапно монах остановился.

— Богородица-мстительница! — сказал он, указывая на маленькую часовню, украшенную изящным круглым куполом. Он опустился на колени и перекрестился.

Я слез с мула и вошел в прохладную часовенку. В углу ее висела старая, почерневшая икона с посвящением — на узкой серебряной пластинке были грубо нацарапаны ноги, руки, глаза, сердца… Перед иконой неугасимо горела старая посеребренная лампадка.