Я — Господь Бог

Репортаж, который он только что видел по телевизору, так и стоял перед глазами, затмевая эту реальную картину. Он вспомнил страшное время после 11 сентября, того дня, который раз и навсегда изменил и время, и мир.

Он подумал о множестве преступлений, совершенных во имя Бога, к которым Бог не имел никакого отношения. О каком бы Боге ни шла речь.

И Майкл Маккин, как человек, а не священник, невольно задумался над одним вопросом.

Некоторое время тому назад папа Иоанн Павел II принес миру извинения за недостойные деяния католической церкви, совершенные примерно четырьмя столетиями ранее, во времена инквизиции.

Спустя еще четыреста лет за что будущий папа станет приносить извинения — за то, что делается сейчас? За что будут просить прощения все люди, которые проповедовали в мире веру?

Вера — это дар, как любовь, и дружба, и уважение. Ее не может порождать разум. Он способен лишь поддерживать ее иногда. Вера — это другой путь, параллельный, и никому не дано заранее знать, куда он ведет. Но если вера заставляет терять разум, то вместе с ним утрачиваются любовь, дружба, уважение, доброта.

А значит, и надежда.

С тех пор как появилась «Радость», его, Маккина, окружают ребята, которым надежда была изначально незнакома или они утратили ее за время своего короткого и несчастливого жизненного пути. Вместо нее они обрели ужасную уверенность в том, что жизнь — это лишь переулки, уловки, полумрак, неосуществимые желания, побои, отвергнутые чувства, что все прекрасное в ней предназначено кому угодно, только не им, что, идя против жизни и против самих себя, они ничего не теряют, потому что существуют как бы вне жизни — в пустоте.

И в этой пустоте многие сами терялись.

В дверь постучали. Священник отошел от окна и открыл дверь. Перед ним стоял Джон Кортиген, мирской администратор общины. Олицетворение всего самого хорошего, что только может отличать человека. Лишь Господу известно, сколько доброты требуется каждый день на такой должности, как у него.

Джон занимался всеми хозяйственными делами общины, управлять которой вроде бы не так уж трудно, но, с другой стороны, по ряду причин весьма непросто. Он служил организатором, администратором, поверенным и выполнял еще с десяток всевозможных обязанностей, но самое главное и далеко не последнее — оказался отличным управляющим.

Когда он согласился заниматься общиной в обмен на небольшой и не всегда вовремя выплачиваемый оклад, преподобный Маккин поначалу не поверил, а потом необычайно обрадовался, словно получил неожиданный подарок. Он не ошибся в своем суждении о Джоне и никогда не сожалел о своем выборе.

— Ребята готовы, Майкл.

— Очень хорошо. Идем.

Сняв с вешалки куртку, он вышел из комнаты и прикрыл дверь. Он не запер ее на ключ. В «Радости» не существовало ни задвижек, ни замков. Он всегда старался, чтобы ребята понимали — здесь они не в заточении, здесь каждый сам волен решать, что делать и как поступать. Каждый мог в любую минуту покинуть общину, если считал это необходимым. Многие из них пришли в «Радость» именно потому, что в других местах чувствовали себя заключенными.

Отец Маккин понимал, что борьба с наркотиком — дело долгое и трудное. Он знал, что каждый из ребят борется с физической потребностью, которая может обернуться недомоганием, и в то же время старается преодолеть все, что и в нем самом и вокруг подтолкнуло его к худшей разновидности мрака, куда можно угодить даже при свете дня. При этом каждый прекрасно понимал, что физическое страдание можно прекратить и уйти от всех остальных проблем, достаточно лишь принять таблетку, вдохнуть белой пыли или воткнуть иглу в вену.

Иногда, к сожалению, кто-нибудь не выдерживал. Порой утром, проснувшись, они обнаруживали рядом пустую кровать, иными словами — поражение, которое трудно принять и пережить.

В такой момент ребята только теснее сплачивались вокруг отца Маккина. И подобное проявление чувства и уважения придавало смысл всему, что он делал, а также силы продолжать — с глубоким огорчением и некоторым дополнительным опытом.

Пока они спускались по лестнице, Джон не мог не заговорить о том, что произошло вчера вечером на Манхэттене. Наверное, во всем мире только об этом и говорили теперь.

— Смотрел новости?

— Не все, но многие.

— Я сегодня утром был занят. Что-нибудь прояснилось?

— Нет. Во всяком случае, не для прессы.

— Как по-твоему, кто это сделал? Исламские террористы?

— Не знаю. Не берусь судить. Наверное, никто не знает ответа на этот вопрос. В тот раз отмщение последовало незамедлительно.

Уточнять не требовалось. Оба знали, что произошло в прошлый раз.

— У меня двоюродный брат работает в полиции. Как раз в Нижнем Ист-Сайде. Я звонил ему сегодня утром. Он был на службе. Не мог долго говорить, сказал только, что это очень плохая история.

Джон приостановился на последней площадке, чтобы уточнить:

— Я имею в виду, намного хуже, чем кажется.