Я есть Любовь!

Иногда мы играли с дворовыми мальчиками. Оказалось, что кроме мирных девчачьих игр, в которые мы играли с Броней, были игры веселые и озорные. Мы играли в догонялки и лапту. Кидали монетки о стену. Забирались на крышу и устраивали соревнования, кто дальше плюнет.

И снова за мои отлучки из школы доставалось только мне. После моего очередного побега директор школы вызвал маму к себе и сказал, что за дурное поведение вынужден отчислить меня из школы. Мама долго плакала и умоляла его оставить меня, но директор был непреклонен. Тогда за меня вступился мой преподаватель классического танца Обухов. Михаил Константинович просил за меня у директора, ибо видел мое блестящее будущее.

Но один случай особенно запомнился мне.

Нас часто возили в театр. Мне нравились эти поездки. Я с восторгом слушал Шаляпина и смотрел на блистательный танец Кшесинской. Я представлял, что когда-нибудь и я буду дышать воздухом театра, пропитанным пылью кулис и запахом влажных досок сцены.

В один из дней нас рассадили в три кареты, по пять человек в каждую, и мы отправились в театр. По пути от нечего делать решено было пострелять из окна по фонарям из рогаток. Как всегда, лучшим стрелком оказался Николя. Две его пульки достигли цели. Проезжая по одной из улиц, мы устроили обстрел столба с афишами. И вот тут и случился конфуз. Одна из щепок попала в цилиндр прохожего и сбила его с головы.

Прохожим оказался какой-то важный чиновник. Он тут же остановил нашу карету и позвал городового. Каким образом остальным ученикам удалось избавиться от рогаток, я не знаю. В результате в происшествии обвинили меня.

На этот раз директор настоял на моем отчислении. Мама просила своих знакомых помочь восстановить меня в школе. И меня восстановили. Но я снова сделался приходящим. У меня отобрали мою новую форму и дали чьи-то обноски.

Странно, но после этого случая ученики стали меня уважать. Я чувствовал себя святым, пострадавшим за чужие грехи. Старый китель казался мне робой мученика, а фуражка без лиры – терновым венком.

Через месяц меня полностью восстановили в школе. Я стал серьезней относиться к занятиям и очень старался учиться. Казалось, что все наладилось, но… я чувствовал, что потерял себя.  И только занятия хореографией напоминали мне о моем даре. О том, что я человек божий.

Когда я занимался в танцевальном классе или участвовал в постановках, моя душа наполнялась светом, и он выплескивался из меня. Он заполнял мои мысли. Он рвался наружу, заставляя меня прыгать и замирать в воздухе. И в эти минуты я снова чувствовал ненависть своих одноклассников и снова становился иным…

========== Глава 7 ==========

Перед моими глазами в воздухе витает силуэт. Он легкий и прозрачный. Нежная кожа. Напряженные мышцы. Стопы вытянуты, словно в прыжке. Я не могу понять, женский или мужской образ вижу. Он меня манит. Тянет ко мне руки. Ласкает улыбкой.

Я расстегиваю рубашку, и моя рука скользит вниз. От груди до паха. Видение раздвигает ноги и призывно выгибается. Мне хорошо. Мое сердце толкается в груди. Моя рука нервно движется по напряженному члену. Я глубоко вдыхаю и…

– Ох, простите ради бога! – это голос доктора Френкеля, но я уже не могу остановиться и бурно изливаюсь себе на живот.

Ко мне возвращаются мысли, я поворачиваю голову к двери. Она закрыта, и в комнате никого нет.

Часом позже мы с доктором сидим в небольшой столовой и пьем чай.

– Простите меня, друг мой, – вздыхает доктор. – Я совсем забыл, что у вас есть личное пространство.

Я вижу, что он смущен. Я вовсе не стесняюсь. Ведь ничего плохого я не делал. Я говорю ему об этом, и он кивает. Он понимает меня.

– Простите за нескромный вопрос, мой друг. Вы часто занимаетесь мастурбацией? – спрашивает он и снова достает свой блокнот.

Я отвечаю, что сейчас реже. У меня не всегда есть на это силы. Но мне нравится это делать.

– Это лекарства так действуют на вас. Увы, они не только успокаивают, но и уменьшают ваше либидо, – доктор что-то записывает в блокноте. Мне скучна эта тема, поэтому я отворачиваюсь к окну. За ним серый, совсем не весенний дождь. Мимо дома пробегают две девушки, укрывшись одним зонтом. Из остановившегося авто выходит высокий мужчина и запахивает ворот пиджака. Ветер рвет из его рук зонт. Тот выгибается в обратную сторону и ощетинивается переломанными спицами.

– Скажите мне, а с Ромолой у вас все хорошо? – спрашивает меня доктор.

Я отвечаю ему, что люблю жену. Она заботится обо мне и кормит овощами. Но она ест мясо, и это мне в ней не нравится. Я не ем мясо, поэтому во мне нет злости. Есть только любовь. А она злится и много думает. Это все из-за того, что она ест мясо.

– Я не об этом, друг мой! Желаете ли вы ее как женщину?

Я в замешательстве. Говорить о том, как я удовлетворяю себя, – это одно. Но говорить о том, что мы делаем с женой наедине… Хотя в чем есть разница? Когда я с женой, то у меня перед глазами все те же воздушные образы. Прозрачные. Манящие. Бесполые.