Я еще не видела мир

В витрине магазина увидела собственное отражение. Лицо казалось чужим, фальшивым. Это сильно ее удивило, потому что, торопясь домой, она чувствовала, будто свое старое лицо несет в руках, словно безжизненную маску, а настоящее лицо, — бесспорно, обращенное к миру новое. Ошеломленное и искаженное, как от грубого оскорбления; непреклонно честное, как у новорожденного.

Она увидела в витрине свое отражение. Позади него смутно виднелся манекен в осеннем пальто.

Она отперла входную дверь и вошла в квартиру. Здесь было тепло; она ушла из дому меньше часа назад. Присев на корточки, расшнуровала сапоги. Повесила пальто на вешалку-стойку. На мгновение застыла с приоткрытым ртом, потом взяла себя в руки и направилась на кухню.

Села за стол и положила руки перед собой ладонями кверху. Не знала, куда себя деть. Дрожь отпустила, но навалилась страшная усталость. Она представила, как поворачивает кран на плите, приносит покрывала и подушки с дивана и ложится под стол. Нет. Она помотала головой и еле слышно прошептала себе это короткое слово: нет.

Она заметила его сразу, как только он вышел из последнего вагона.

Он был красив. В красивых людях, катящихся по наклонной плоскости, есть что-то жалкое; кажется, в их зрачках нет-нет да промелькнет надежда на возможность жить иначе. Она подумала: если красота не может спасти человека, что может? Глупо, но она все равно так подумала.

Откуда взялась эта мысль?

Конечно, вызрела в ней. Она подходила к работе над красотой очень серьезно. Ежедневный макияж, обрамление тела, здесь подтянуть, здесь подчеркнуть, у нее это получалось.

Получалось ли?

Другим человеком она, конечно, не стала, но красота открывала в ней дополнительное пространство, светлое, чистое помещение, попав куда, чувствуешь так, будто лежишь на свежей простыне у приоткрытого окна и слушаешь, как снаружи барабанит дождь. Такая же мягкая дремота.

Но красота приносит еще и чисто практический результат. Она открывает двери, и это правда: войди в комнату красивой, и у тебя тут же обнаружатся тысячи ведущих оттуда путей; бесчисленное количество мест, куда можно поехать, бесчисленное количество взглядов, в которых ты возродишься. Эту силу она прочувствовала, когда ей было около двадцати лет. Юношей этого возраста легко обмануть. Они принимают тщеславие за красоту, и им почти всегда кажется, что тщеславные люди привлекательнее по-настоящему красивых; тщеславные похожи на картинки из рекламы и журналов, а красивые — только на самих себя. По-настоящему красивые люди — это холодный ветер, тщеславные — губы, и тело, и тепло, а юноши всегда ищут губы, тело и тепло, а не холодный ветер. Когда этот молодой человек — ему было на вид двадцать с небольшим, — выходя из последнего вагона, встретился с ней взглядом, она сразу увидела, что он — холодный ветер и никогда не был ни губами, ни теплом, ни телом. Так и не понял, как использовать красоту для собственной выгоды, а может, никогда и не задумывался о красоте.

Выйдя из вагона, молодой человек остановился. Он был настолько одурманен, что его шатало, и у него был взгляд человека, только что опоздавшего на рейс: перестав неистовствовать, и ругаться, и проклинать персонал, он стоит со своей сумкой у панорамного окна и смотрит, как улетает его самолет. Взгляд смирившегося человека, думала она сейчас, сидя на кухне. Но смирившегося с чем? С тем, что он человек? С тем, что он опоздал.

Она поднялась. Подошла к кухонной стойке, включила радио и опустила взгляд на разворот газеты. В статье говорилось о… — нет. Она уставилась на точку на стене, на трещину в панели; что же мне с тобой делать. Она могла бы кому-нибудь позвонить, но ей не хотелось. От одной только мысли о своем возбужденном голосе в трубке становилось нехорошо. Немного помедлив, она открыла кухонный шкаф и достала бутылку вина. Штопор висел на настенном крючке, она загнала его в пробку, вытащила ее, налила вино в стакан и села. Она сумела отыскать нужную точку у него между ребер и всем весом навалилась на него. Однажды она прямо возле окна увидела чайку и была потрясена тем, какая это, оказывается, огромная птица. Даже не размах ее крыльев, а туловище, такое большое и тяжелое.