Я дрался в СС и Вермахте

Чему нас обучали в лагере? Здесь также было достаточно спорта: бег на сто и тысячу метров, прыжки, толкание ядра. Наряду с этим мы занимались строевой подготовкой, нас учили ползти, окапываться, преодолевать препятствия, обращаться с противогазом, маскироваться. Много стреляли из пистолета и винтовки — автоматов, ручных пулеметов нам не давали,  — метали учебную гранату на расстояние и в цель (это называлось Keulenwerfen — «бросать дубинки».  — В. К.).

Нас вновь обучали читать карту, ходить по азимуту, определять дистанцию и ориентироваться на местности. Мы учились правильно укладывать ранец. В программу входил марш на 10 километров с десятикилограммовой выкладкой. Особое внимание обращалось на отдачу рапортов, устную передачу донесений.

В лагере мне вручили серебряный значок Гитлерюгенда (HJ-Leistungsabzeichen in Silber). Чтобы его заслужить, необходимо было выполнить военно-спортивные нормативы, как, например, метнуть гранату дальше чем на тридцать метров и в цель, из пяти попыток не менее трех попаданий в круг диаметром 4 метра с 22-метровой дистанции; уложиться на стометровке в четырнадцать с половиной секунд; толкнуть пятикилограммовое ядро за отметку в семь метров; проплыть 300 метров за двенадцать минут; пройти 20 километров без выкладки, уложившись в четыре часа; правильно описать два хорошо видимых пункта на карте масштабом 1:100 000; отыскать две легкие цели и две цели средней сложности на расстоянии 300 метров; трижды определить расстояние (диапазон 50 — 500 метров, допустимая ошибка в пределах 30 %); передать устное донесение на триста метров с указанием времени, места и сил (противника); выйти на исходное положение в пункт, находящийся на удалении более двухсот метров, при условии что путь находится под наблюдением противника и т. д.

Этим дело не ограничивалось: необходимо было также правильно ответить на так называемые «мировоззренческие» вопросы. Вот некоторые из них.

 —  Назови какое-либо государственное расово-политическое мероприятие и объясни его значение.

 —  Что ты знаешь о значении и задачах немецкого крестьянства?

 —  На что ты должен в повседневной жизни обращать внимание, чтобы сохранить здоровье и работоспособность?  — Сложный вопрос. Наверно, реже напиваться. (Смеется.)

 —  Изложи свое мнение по поводу крупных политических событий последнего времени.  — Здесь проверялось, читаем ли мы газеты; требовалось держать в памяти, по крайней мере, актуальные заголовки.

 —  Отечество может потребовать от нас готовности, если надо, пожертвовать жизнью в борьбе за наш народ. Почему?

 —  Во время войны, помимо воинской повинности, каждый немецкий мужчина и каждая немецкая женщина обязаны отдать все силы для отечества. Почему?

Эти «почему»-вопросы являлись вопросами-ловушками. На них резались. Но не мы, ребята из педучилища. У нас язык был хорошо подвешен.

Кроме серебряного значка, я сдал нормативы на пловца-спасателя и планериста. Удостоверения сохранились до сих пор благодаря матери. В конце войны она закопала все семейные документы в огороде, и так они пережили смутное время.

Из-за бомбежек эпизод с учебой в Берлине завершился уже осенью 1943 года. Нам объявили, что продолжение занятий в городе невозможно, нас опять переводят в интернат в сельской местности. Так я попал в Рогазен, округ Оборник, Вартеланд, Западная Польша (ныне Рогозьно.  — В.К.), в старое, еще с прусского времени, учебное заведение в составе сильно поредевшей группы товарищей. Из 28 человек, прибывших в Берлин из Либенталя, едва ли не треть отсеялась, решив, невзирая на бомбы, остаться дома: кому нравится в семнадцать лет жить в интернате? После войны мне приходилось встречать некоторых из бывших соучеников, в основном они тогда устроились на работу в банках, сберегательных кассах.

Преподавателями на новом месте работали выходцы с Рейна — из Кельна, Дюссельдорфа, на их родине многие учебные заведения прекратили существование в результате бомбежек. Благодаря легкости и жизнерадостности рейнцев порядки в Рогазене отличались от прусского устава Либенталя большей человечностью, со строгостью здесь не перебарщивали. Оттого что кто-то в одиннадцать не лежал в постели, еще не наступало светопредставления, в то время как в Силезии отсутствовать в постели через полчаса после отбоя являлось едва ли не государственным преступлением. Со всеми преподавателями мы были на «ты», кроме нашего физрука: тот требовал, чтобы к нему обращались «камерад Кротки». Мне повезло встретиться с ним вновь много позже. В 90 лет «камерад Кротки» все еще работал учителем физкультуры в ГДР.