Я – доброволец СС. «Берсерк» Гитлера

Шесть минометов моего взвода были установлены во дворе дома, который был изрешечен множеством пуль и снарядов. Он находился совсем недалеко от жилых кварталов Альтдамма. Среди груды битого кирпича от разрушенных стен, перекрученных железных балок, радиаторов и обломков мебели, выброшенных из окон взрывами, непрерывным дождем снарядов мои солдаты работали с завидным спокойствием и аккуратностью. Наш наблюдатель-корректировщик, унтершарфюрер, оставался в одном из подвалов на передовой. Пока работал полевой телефон, наши стволы минометов извергали в небеса непрерывный поток огня.

Ни один другой минометный взвод не смог бы устоять под огнем русских лучше, чем наш, или, по крайней мере, не в таких условиях. Зато наши ребята не раз показывали свою исключительную стойкость. Некоторые из них непрерывно участвовали в боях еще со времени сражений у Нарвы и Дорпата. Но даже вновь прибывшие держались отважно, так как их вдохновляли уверенность и хладнокровие старших товарищей. Они и сами стали гораздо сильнее за эти последние несколько недель ада. Большевики заставили их пройти через все тяготы военного времени, после такого человек либо погибает, либо выживает и становится сильнее.

Однако удержать позицию мы могли лишь при наличии телефонной связи. Несколько раз разрывы снарядов обрывали провода, и мне приходилось посылать двоих специально назначенных связистов отыскать место разрыва и восстановить связь. Каждый раз я делал это с тяжестью в сердце. Служба связистов была, наверное, самой опасной, и количество убитых Strippenzieher [1] превышало жертвы среди солдат всех остальных родов войск. Телефонная связь обрывалась постоянно, и каждый раз им приходилось покидать укрытие и налаживать ее. За последние несколько дней, которые я провел здесь, мы потеряли уже трех связистов. Это были отличные парни. Они были невероятно отважны и каждый раз смеялись смерти в лицо, выходя на поле боя, чтобы сделать свою работу!

Вечером новый ротный приказал мне лично пробраться к корректировщику и сменить его, так как недавно у того случился нервный срыв. Ротный достаточно подробно рассказал о том, что мне предстояло. Покинув командный пункт, я отправился на помощь надежному другу Краусу, многообещающему молодому унтер-офицеру.

Шквал артиллерийского огня заметно ослабел и не представлял большой опасности, пока я добирался до цели. Зато теперь гораздо громче был слышен яростный огонь стрелкового оружия. Я решил, что где-то рядом идет ближний бой. В темноте зловеще свистели разрывные пули. Большинство моих боевых товарищей считали, что нет ничего хуже артиллерийского огня, а я бы скорее предпочел его этим чертовым разрывным пулям, которых я боялся до смерти. К этому времени они пролетали так близко, как никогда раньше. Пули попадали в перекрученные и переломанные ветви деревьев и их стволы, а потом разрывались. Я чувствовал себя как оказавшийся ночью на кладбище ребенок, который боится привидений.

Мне необходимо было пробежать не так уж много, всего пару сотен метров. Но этот бросок растянулся на целую вечность. В темноте, которую то и дело разрывали вспышки выстрелов, я нашел то место, где укрывался артиллерийский наблюдатель, и скатился вниз по остаткам каменной лестницы. Я открыл дверь блиндажа и тут же торопливо захлопнул ее. Мне сразу в нос ударила отвратительная вонь, смесь запахов застарелого пота, крови и машинного масла.

Рядом с полевым радио и телефоном наблюдателя на изящном чипендейловском столике, каких было много в северной Германии, стояла консервная банка, в которой горел пропитанный маслом клочок ткани. Здесь это был единственный источник света, но запах у него был ужасный. На небольшом элегантном стульчике сидел унтерштурмфюрер из штаба, он контролировал радиосвязь. На красивой спинке стула висел автомат, а грязные солдатские сапоги царапали резные ножки.

На полу лежали два невероятно изуродованных солдата, стонавшие от боли. Их положили прямо на ледяной твердый бетонный пол, подстелив только изорванные окровавленные шинели, которые были плохой защитой от холода. Возле них суетился санитар в безнадежных попытках облегчить их боль. Было понятно, что им не выжить. У одного из них просто не было лица, вместо глаз, носа, рта и подбородка была лишь кровавая масса, из которой вырывалось сдавленное тяжелое дыхание, хрип и слабые стоны. У другого из левого угла рта бежала струйка крови. Человек, которого я должен был заменить, сидел, сгорбившись, на краю походной кровати, голову он опустил на колени и трясущимися руками то и дело резко ерошил волосы. После каждого взрыва, гремевшего рядом с нашей каморкой, он вскакивал с диким ужасом в глазах. Рядом сидел унтерштурмфюрер Шварц, как всегда жесткий и спокойный, единственный такой человек в нашей роте. Его вид резко контрастировал с безумной картиной вокруг.