Лето в стране настало,
вереск опять цветёт,
но некому готовить
вересковый мёд.
В своих могилках тесных,
в горах родной земли
малютки-медовары
приют себе нашли.
Король по склону едет
над морем на коне,
а рядом реют чайки
с дорогой наравне.
Король глядит угрюмо:
"Опять в краю моём
цветет медвяный вереск,
а мёда мы не пьём!"
Но вот его вассалы
приметили двоих
последних медоваров,
оставшихся в живых.
Вышли они из-под камня,
щурясь на белый свет,
– старый горбатый карлик
и мальчик пятнадцати лет.
К берегу моря крутому
их привели на допрос,
но ни один из пленных
слова не произнёс.
Сидел король шотландский,
не шевелясь, в седле.
а маленькие люди
стояли на земле.
Гневно король промолвил:
«Пытка обоих ждет,
если не скажете, черти,
как вы готовили мёд!»
Сын и отец молчали,
стоя у края скалы.
Вереск звенел над ними,
в море - катились валы.
И вдруг голосок раздался:
«Слушай, шотландский король,
поговорить с тобою
с глазу на глаз позволь!
Старость боится смерти.
Жизнь я изменой куплю,
выдам заветную тайну!»
– карлик сказал королю.
Голос его воробьиный
резко и четко звучал:
«Тайну давно бы я выдал,
если бы сын не мешал!
Мальчику жизни не жалко,
гибель ему нипочём.
Мне продавать свою совесть
совестно будет при нём.
Пускай его крепко свяжут
и бросят в пучину вод,
а я научу шотландцев
готовить старинный мёд!»
Сильный шотландский воин
мальчика крепко связал
и бросил в открытое море
с прибрежных отвесных скал.
Волны над ним сомкнулись.
Замер последний крик...
И эхом ему ответил
с обрыва отец-старик:
«Правду сказал я, шотландцы,
от сына я ждал беды.
Не верил я в стойкость юных,
не бреющих бороды.
А мне костер не страшен.
Пускай со мной умрёт
моя святая тайна
– мой вересковый мёд!..
7.
На исходе седьмой недели довольно невнятных моральных страданий, связанных с освобождением от героиновой зависимости, я снова пришёл к моей несчастной матери и сказал: «Мама, я не могу больше! Помоги мне лечь в больницу. У меня больше нет сил...»
Я действительно устал жрать в оптовых количествах «Сонапакс», спать по семнадцать часов в сутки, принимать на ночь по пять колес «Феназепама» и читать какую-то околесицу про гномов и гоблинов, ибо ничего другого я вообще тогда не воспринимал.
Это была уже вторая больница за последние четыре месяца. 1-я была 19-ой. «Наркологичкой» в районе Текстилей. Там, кстати, было очень весело. Примерно по трём причинам.
Во-первых, мне нравилось, что я своими руками вынимаю себя из так сказать Ада и то, что я лёг туда, уже пережив очередные ломки, вследствие чего меня, к моему сожалению, не стали вводить в так называемое «коматозное состояние», каковое весьма похоже на торч.
Во-вторых, поскольку мне было на тот момент почти двадцать шесть, лечили меня за немалые деньги, и именно потому в подростковом отделении. Таких великовозрастных уродов вроде меня там было человек пять. Остальные же были сущие дети от четырнадцати до семнадцати лет.
Поскольку я безусловно отличаюсь педагогическими способностями (это своего рода магия Учителя) и явно недаром учился в соответствующем ВУЗе, «дети» меня очень полюбили, и мы с ними очень миленько тусовались, а с мальчиком-тёзкой Максимом вообще весьма содержательно пиздели о творчестве группы «Аукцыон». Он мне рассказывал, как круто ширнуться «винтом» и слушать в кромешной тьме альбом «Бодун»..