И зелень августа, и иней декабря…

Оттерев кое-как грязь с колен, я подошёл к нему. Глаза его сияли, волосы были растрёпаны, а свою элегантную финскую шапочку с козырьком он, скомкав, засунул в карман куртки.

– Теперь видишь, какие птицы водятся в этом лесу, – улыбнувшись, заговорил он, поднимая с земли свой трофей.

– Знаешь, кто это? И не дожидаясь моего ответа, продолжил:

– Это – глухарь, мошник, как зовут его в Вологодчине, самая крупная и самая желанная для охотника птица наших лесов. Вот погоди, дам тебе потом книжку, прочтёшь там про него.

Я взял его в руки, и меня сразу поразила его тяжесть, но больше – удивляла красота оперенья, массивные лапы, крючковатый, как у орла, клюв, чёрный в белых крапинках хвост. Подумалось – будет ли когда-нибудь и у меня такой трофей? Тем временем Николай Васильевич расстёгивал свой красивый, не в пример моему сидору, рюкзак. И вдруг он удивил меня, заговорив проникновенно:

– А ведь знаешь, у меня сегодня праздник! И ты к нему имеешь самое прямое отношение. Ты, наверное, счастливчик, и будешь добычливым охотником, потому что с тобой я впервые в жизни взял такого красавца петуха. Знаю их давно и стрелял немало, да всё молодых глухарят или глухарок. На току охотиться не доводилось, – он даже вздохнул, – А с тобой вот – повезло, такого красавца взял, и мы сейчас это, как положено, отметим.

Он вынул бутылку тёмного стекла, какие-то пакеты, круглую плоскую коробочку из пластмассы, всё это разложил на рюкзаке и красивым складным штопором стал открывать бутылку. Я разглядел этикетку – Грузинское марочное, портвейн № 18. Перехватив мой удивлённый взгляд, пояснил:

– Не люблю водку, особенно на охоте! Тут если захочется выпить за удачу, то надо чего-то яркого, вкусного.

Достав что-то из коробочки, он сделал рукой движение, как будто стряхивал термометр, и в пальцах у него очутилась изящная, сложившаяся из узких конусных колец походная серебреная стопочка Я смотрел на него, как на фокусника, а он, довольный произведённым эффектом уже наливал её, приговаривая:

– Понимаешь, я люблю, чтобы на охоте было всё красиво: и ружьё, и твоё снаряжение, и выпитый глоток, – это потому, что сама природа дарит нам на охоте – вон, какую красоту! – он показал рукой на глухаря, – А если без этого, то проще пойти и купить в «Елисеевском» магазине.[9]

Когда и я выпил показавшийся мне очень вкусным портвейн, он налил в свою чудесную стопочку ещё немного и сбрызнул им глухаря. – А ведь он эстет, – подумал я и, помню, мне тогда захотелось быть похожим на него. Но ещё больше хотелось самому взять в руки ружьё, отыскать и свалить удачным выстрелом такого же красавца, и едва ли в тот момент я мог предположить, что пройдёт много лет, прежде чем сбудется моё желание.

Ещё через год, в том же комиссионном магазине, что на Литейном, было куплено по билету Николая Васильевича моё первое ружьё, – ижевская одностволка шестнадцатого калибра.

Подранок

Подранки на охоте, к сожалению, неизбежны. И относятся к ним охотники по-разному. Кто-то переживает, просит компаньона пристрелить или добить подранка любым способом, кто-то находит удовольствие в том, чтобы свернуть подраненной птице шею, или полоснуть ножом по горлу дрыгающегося зайца.

Помню, ещё в юности, прочтя замечательную повесть Чехова «Драма на охоте», где, впрочем, про охоту совсем незначительный эпизод, я был поражён словами героини, запрещающей добить подраненного кулика: – Другие мучаются, пусть и он помучается… А ещё – у того же Чехова в рассказе «Петров день» один из охотников подносит отставному генералу подстреленную им перепёлку и подобострастно говорит:

– В крылышко, Ваше Превосходительство, ещё жива-с!»

На что тот отвечает:

– Да-с, жива, надо предать скорой смерти. С этими словами он поднёс перепёлку ко рту и клыками перегрыз ей горло»

А ещё я читал где-то, что в старину у знатных немецких охотников считалось особым шиком так добить ножом раненого оленя или кабана, чтобы кровь попала на сапоги.

Я, например, подранков не люблю из-за процесса их добивания, особенно, когда мало патронов. В юности с этим обстояло проще, а к старости становишься сентиментальнее, жалостливее, и умерщвление ещё живой и трепещущей у тебя в руках живности оборачивается делом крайне неприятным. Я даже знаю некоторых очень заядлых в молодости охотников, которые вообще бросили охоту и предполагаю, что именно из этих соображений, хотя они сами в этом не признаются.