И всё, что будет после…

Громыхнуло над крышей, за окном как-то сразу вдруг потемнело, но он сумел ещё разобрать обратный адрес – Швенчёненляй… и фамилию бабушки – Литвинович, и буквы окончательно слились в темноте. Дождь забарабанил по крыше над окном. Началась гроза, и вдруг сквозь гудящий рокот и шум набиравшего силу ливня снаружи раздался душераздирающий крик Фимы.

– Летят! Летят!.. – заорал он, уже появляясь в проёме окна – словно летучая мышь в своей огромной распахнутой плащ-палатке. Неуклюже перекинул худые ноги через подоконник, плюхнулся на пол хаты, тотчас поднялся, машинально отряхнув джинсы, и в поисках чего-то заметался из угла в угол. – Спрятаться! Куда бы спрятаться? – повторял он испуганно и нечленораздельно.

Как выяснилось из путаных объяснений Фимы, то, что увидел он вдалеке над озером, показалось ему сперва не чем иным, как двумя летающими тарелками. Когда светящиеся шары, сойдясь над озером, взяли курс на восток, очутились над лесом и вновь понеслись навстречу Фиме, он подумал, что это парашютисты. А когда те совсем приблизились и повисли над верхушками сосен, Фима, наконец, рассмотрел, что это всего-навсего два воздушных шара, причём шары были жёлтые и ярко освещённые изнутри, а в корзинах торчало по человеку. Шары пошли на снижение, слегка обогнув хату, словно собрались уже приземлиться там, между ней и сараем на заросшем высокой травой дворе, но, повернув обратно, повисли, и тут, наконец, Фима узнал красную куртку Сашки и фиолетовый свитер второго – в другой корзине… Вдруг неожиданно, метрах в трёх-четырёх над лесом, уже хорошо различимые, и корзины и люди начали исчезать… опускаться за невидимую преграду – словно бы заезжать за невидимую черту, ниже которой всё делалось совершенно невидимым, точно проваливалось в какой-то иной мир. Сперва отрезало низы корзин, потом он увидел Сашку и бородатого только по грудь, как даму с валетом на обычных картах, а ниже груди было небо… и каждый зачем-то тянул одну руку вверх к золотому шару… А через мгновение он видел лишь эти две протянутые руки и два парашютных купола, сиявшие до боли в глазах… И, наконец, – две жёлтые полусферы, всё уменьшаясь и утончаясь, – стали исчезать над чертой, как солнце, садясь, тает за горизонтом… А когда оставались лишь два узенькие полумесяца, Фима бросился в дом, чтобы спрятаться, наконец, поскорее… Только прятаться – от кого? – не мог понять Жора, и на настойчивые вопросы наконец отвечали, что бояться следует какого-то ненормального планериста… Жору схватили за руку так сильно, что, охваченный заразительной, как зевота, паникой, и он сам заметался по хате.

– Туда-туда! – показал он под потолок, останавливая Фиму у печки и чуть было не налетев на ту самую огромную батарею размером с портативный магнитофон. С налёту Фима споткнулся о кочергу и стал падать на спину. Пришлось его, отчаянно мотнувшего головой, подхватить за плечи.

– Ах нет, нет! Н-е-е-т!.. – закричал Фима, и Георгий Сергеич тоже посмотрел выше – туда, куда с содроганием указывал пальцем спутник, – на высвеченные вспышкой молнии мерзкие скомканные тулупы из драной овчины, вывернутые шерстью наружу. Они валялись на печке и были подвешены к стене… словно висельники, и Жора тоже решил, что на печь он ни за что не полезет.

Оба метнулись дальше, за печку и через дверной проём попали, как видно, в сени, в совершенную темноту, где пахло плесенью и над головой ощущалась гулкая, казалось, в небо уходившая высота.

Когда глаза привыкли, следователь понял, что и в самом деле потолка не было, а лишь высокий купол двускатной крыши, – видно, хата стояла к озеру торцом – и сквозь щели сверху сочился свет. И вдруг подался под ногами пол, чуть-чуть заходили под каблуком заскрипевшие доски, и гулко отозвалась на стук скрывавшаяся пустота.

– Погреб! – прошептал Жора. – Под нами – погреб! Ищи кольцо! – Он сел на пол и принялся шарить ладонью по пыльным, шершавым доскам, и когда отыскал железное литое кольцо и приподнял крышку, – затхлостью дохнула на него тёплая чернота погреба, и почувствовался холодок в спине.

Первым он пропустил Фиму, и лестница благополучно выдержала. Георгий Сергеевич держал крышку, пока спутник спустился. Над собой – приходилось держать самому. Ощущая рукой её пудовую тяжесть, он взялся левой за верхнюю планку лестницы и почувствовал, как старое дерево затрещало… и тогда, резко пригнув голову, вжав её в плечи, отпустил обе руки и попробовал как можно скорей опуститься подальше вниз, но под грохот хлопнувшей сверху крышки погреба ощутил, как проламывается ступенька, нога его летит в пустоту, а сам он летит на Фиму.

– А-а-ааа! – раздался в ушах вопль товарища, треск ломавшихся под ними досок пола, на который они угодили всей своей тяжестью, и тот не выдержал.

Он пробовал оттолкнуть от дыры спину спутника в мокрой, выскальзывавшей плащ-палатке, хватаясь другой рукой за надлом доски, но та, трухлявая до невозможности, обламывалась, как лёд в полынье.