И всё, что будет после…

Так могло оказаться и здесь, но было уже десять без десяти – у Жоры были кровавые мозоли на ладонях, а у Фимы не было сил! Он напряг их, как только мог, и через пять минут лодка пристала к берегу.

Это был берег! И у берега оказался причал – три крепких ещё, хорошо просмоленных, полузатопленных бревна. Хата стояла у самой воды. Забросили её год или два назад, не больше, и целая ещё крыша из потемневшей соломы, и бревенчатые, не покосившиеся ещё стены, и забитые досками окна с уцелевшими рамами, а главное, – уединённость места – давали надежду, что год или два хутор здесь простоит. Из-под досок кое-где пламенели от заката стёкла. Большой замок на дверях, как водится в здешних местах, мог висеть лишь для вида. Так это или нет, выяснить не пришлось – одно из окон зияло. Как видно, его намеренно не забивали досками, чтобы все любопытствующие вандалы не крушили дом, а беспрепятственно при желании могли попасть внутрь.

– Постой-ка здесь у окна! – сказал Жора спутнику, когда они, обогнув дом по осыпавшемуся под ногами бережку, вернулись назад к зиявшему в стене проёму (за хатой оказался двор, превратившийся давно в луг, а за лугом – сад, тоже заросший травой по пояс, и в конце его темнел сарай, к которому подступал лес). – Обожди минуту, а я посмотрю внутри… – Он опёрся руками на низенький некрашеный подоконник и, подтянувшись, без всякого труда перепрыгнул на пыльный, некрашеный же пол хаты.

Доски были ещё совершенно целы, особенно же хорош был крепкий, целиком сохранившийся потолок из дубовых балок, которые добрые хозяева натирают воском, знал Жора в здешних краях такие потолки… Даже запах воска почудился ему почему-то… Но чудовищная разруха, грязь, запах пыли и паутина – следы безобразного запустения – заставили вдруг возмутиться бессовестным иностранцем. «Мерзавец! – подумал он неожиданно для себя. – Назначить свидание этой девочке… здесь! Здесь!» На замусоренном полу, по углам, затянутым паутиной, среди хлама, который берётся неизвестно откуда, когда хозяева переезжают, а видно было, что отсюда уехали и многое увезли, – чего только не валялось на грязном полу! Разбросанные игральные карты и поздравительные открытки, которые хранят долгие годы! Обрывки газет и разорванные детские книжки… У печки Жора приметил резиновый разноцветный мячик, чёрную закопченную кочергу, щипцы для углей и огромную электрическую батарею – не видел Жора в жизни своей таких батарей и почему-то подумал – читал: были они, кажется, и в Вавилоне! Но вспомнил: «А электричества-то тут нет! И как они только тут жили, в такой глуши!» Но жили, видимо, совсем неплохо и не бедно, отнюдь, потому как то, что осталось из невывезенной мебели (а вывезли всё, кроме старинного сундука и кровати), выглядело даже роскошно, если бы не было таким удручающе ветхим. Огромных размеров дубовый сундук хорошей работы и с искусной резьбой, окованный каким-то цветным металлом, но не золотом же, конечно, – в конце концов, в полутьме было не разглядеть – наверное, был довольно ценным… Сундук был выволочен на середину хаты, тяжёлая крышка – откинута. Видимо, такие, как Жора, хорошенько тут поработали: на дне было пусто, лишь рассыпанные семена – то ли семечки дыни, то ли – огурцов, с трудом рассмотрел Жора на тёмных досках и хотел несколько взять на память… А вдруг это – старинный сорт, сохранявшийся поколениями хозяев? И сеяли его если не в Великом Княжестве Литовском, то уж точно – «за польским часом»? Семечки валялись и на полу… Он тронул одно, другое – воздушные, пустые скорлупки! Он дунул на них – они полетели – все вылущенные, ни одного целого семечка: старательно потрудились мыши!.. Ничто, ничто не сохранится от прошлого… Не выживет, не возродится! Всё прах, всё тлен, всё мерзость и запустение… Всё вывезли и разорили вандалы, оставив лишь старый хлам, как те засаленные онучи! Кровать стояла напротив печки, и свет из запыленного окна падал на груду скомканных одеял… Здесь мог кто-то жить недавно – какой-нибудь нищий бродяга. И даже сейчас… Лежать. Подняться минуту назад…

И глядя на это засаленное тряпьё, брошенное здесь, на этой дубовой кровати в стиле какого-нибудь Людовика, он снова вдруг возмутился наглостью иностранца. Каков подлец! И заново пришла мысль об убийстве… Как просто здесь спрятать труп! Задушил – и концы в воду, никакая собака не найдёт! В самом буквальном смысле! Чего проще? Выбросить труп за окошко на корм сомам!

Пискнуло что-то в углу и зашуршало…И представился хитрый оскал старухи, розовая беззубая челюсть, сморщенное лицо – трясущийся подбородок той, что только что подняла свои кости с замызганных мерзких онуч – и смотрит, смотрит сюда, высовываясь из-за печки и пряча за спиной косу…

В окне полыхнула молния, осветила пол и кровать, и угол за печкой, где было пусто.

Он поднял у себя из-под ног пожелтевшую поздравительную открытку и поднёс к свету.

«Дорогая бабушка!» – было выведено детским почерком без клякс и помарок. Бабушку поздравляли с Новым, 1968-м годом…