– Да-да, – всполошился понимающе и профессор. – Это, знаете ли, беда… Хорошо, если собирают курортный сбор, мы уже заплатили… Но если…
Иностранцы вежливо, но без промедлений распрощались, а Пепка, оглянувшись ещё раз, помахал рукой.
Жора направился за учёным. Вид у следователя был задумчивый. А профессор, на ходу придерживая скреплённые проволокой очки, поспешно накидывал на себя рубашку из застиранной фланели в чёрную и серую клетку, с почему-то обрезанными чуть пониже локтя рукавами.
Следователь шёл молча следом по вытоптанной в траве тропинке, устремив взгляд в землю, и оглянулся. Позади него Леночка с радостным визгом входила в воду.
Глава 8.
Когда Жора поднял глаза, он увидел накрытый к завтраку стол, два пустых полосатых шезлонга и спину Шурочки, стоявшей в одном купальнике над кастрюлей с убегающим молоком. Загорелая до черноты, сосредоточенная и как-то по-царственному изящная, словно египетская статуэтка, она застыла с полотенцем в руке в ождании ответственного момента.
У её ног рядом со сбитым из досок столом для примуса стояло ещё одно раскладное кресло. А на сидении из полосатого брезента лежала книжка и рядом – красное яблоко из цыганкиного сада. «Феномен человека» – прочитал он на потрёпанной обложке.
От неприятного чувства, что тебе насмешливо смотрят в спину, Жора механически оглянулся и увидел два нахальных глаза, причём один из них был рыжий, а другой – зелёный, а хозяин их – малый лет десяти, какой-то надутый и важный, с ухмылкой изучал Жору сзади, неся в руках два раскладных стула.
– И как вы это всё себе объясняете? – злорадно спросил малец, внутренне чему-то ликуя.
– Да он, может, ничего и не знает, – сказал профессор.
«Опять сплошные загадки, – смолчал Жора. – А выяснится – и яйца выеденного не стоят!»
– Удочки-то без вас нашлись, – продолжал малец, приставляя стулья к столу, – Живулькина чуть инфаркт не схватил от второго комплекта! Он вам сюрприз поднести хотел, а оказалось – вы ему сто очей вперёд, нос утёрли! Удочки-то откуда взяли?
– Осторожно, горячая! – сказала Шурочка, и две ловкие детские руки поставили на стол завёрнутую в полотенце кастрюлю.
Следователю подали шезлонг, усадили. Жора автоматически переложил себе на колени то, что лежало в кресле – цыганкино красное яблоко, почему-то косо крест-накрест проткнутое двумя вязальными спицами, и заложенную травинкой книжку. Подвинулся ближе к столу и не отрывал от профессора своего вопрошающего взгляда, в котором, впрочем, светилась догадка.
– Нет, молодой человек, я этому факту объяснения не нахожу. Можно, конечно, свалить всё на совпадение, но я таких совпадений не понимаю. Как сказал философ, не принимай вещи настолько сами собой разумеющимися…
– Садимся! Молоко остынет, – поторопила Шурочка, сдвигая тарелки, чтобы кое-как примостить на углу сковородку с рыбой.
Фима, в таком же адидасовском спортивном костюме, как у брата, подошёл к столу, держа в руке плавки и полотенце. Сел в кресло, зевнул и лениво потянулся.
– Рано мы что-то сегодня завтракаем… Пойду мокну́сь.
«Рано? – искренне удивился Жора, посмотрев на часы. Было уже почти двенадцать. – Ну и живут!» – Он в это время привык обедать, а сегодня почти не завтракал – и почувствовал, как разыгрывается аппетит.
– Ещё и девяти нет, – прищурившись, взглянул на солнце профессор. – Это истинное астрономическое время. А на ваших часах, увы…
– Вот-вот! – а азартом подхватил Фима, даже выбежав назад из палатки, с плавками в руке, куда только что заскочил переодеться. – Я только в прошлое воскресенье понял, отчего жизнь так тяжела! Помните – солнечные часы в Шауляе, там, на стене костёла? Были мы в это же время, в двенадцать, а глянул я на часы – девяти нет! Экскурсовод так и говорит: «Не удивляйтесь! Посмотрите, как нам сдвинули время! На час разницу ещё когда-то давно ввели, ещё час – теперешнее летнее время, и больше часа – разница с московским временем!» Это что ж выходит? Если я встаю в семь, значит, это только четыре! Я только теперь понял, отчего жизнь…
– Так тяжела, – смеясь, перебил профессор.
– Да нет… Почему за десять лет школы не привык по утрам вставать. И ещё год института…
– И почему белорусский народ такой, – раздался чуть слышный вздох за спиной у Жоры. – Со всем смирившийся и ко всему привыкший…
– А я вот до сих пор не могу привыкнуть, – понимающе глядя на Фиму, вздохнул профессор. – К астрономическому времени тысячелетняя привычка в поколениях… Ты полотенце уронил.
Но Фима уже бежал в палатку.
– С рыбы начните! – сказала Шурочка. – А для костей – салфетки. – Она протянула Жоре пачку бумажных салфеток. На тарелке у него оказались три зажаристых окуня и порция молодой картошки с укропом. Но Жора так и застыл, не касаясь еды и глядя на стол с зажатой вилкой в руке. Да ещё Додик, сидевший напротив, насмешливо ухмыльнулся, сверкнув рыжим и карим глазом. То, что было там на столе, напомнило Жоре вчерашний вечер. «Кто же они такие, чёрт побери… Тоже… «эти»?»
– «Ругялис»? – осведомился он неуверенно, беря с опаской свежайший ломоть знакомого хлеба.