И всё, что будет после…

– Ни один хозяин, простите, не выдержит. Разорится…

– Хозяина нет, хозяина… – вздохнул Борисович.

– Вы правы! Одни герои с патриотами – и ни одного хозяина! – посочувствовал иностранец. – А в сельской жизни столько всяческих неудобств, столько тягот и каторжного труда, что все они могли бы скомпенсироваться лишь одним – частной собственностью на землю.

– Как и было у них тут, шеф, верно? Польша ж здесь до тридцать девятого была – маёнтки, собственное хозяйство, хутора! И русские только перед войной пришли, потому и народ трудолюбивый, не забыл свои хутора, не отвык работать…

– Да, Чесь! Человек должен жить и знать, что умрёт на своей земле, что никто его с этой земли не прогонит и хутор трактором не снесёт.

Все недоверчиво уставились на иностранца. Цыганка перекрестилась. Чесь тоже был, кажется, удивлён:

– Это как, шеф?

– А так! Что в колхоз на тракторе дом твой никто не перевезёт…

– И в «агрогородке» жить не заставит?…

«Фиолетовый» строго на шофёра посмотрел… Ворона, что-то почувствовав, перелетела с подоконника на плечо хозяйке и, воинственно растопырив крылья, выпятила раскрытый клюв.

– На! На и табе… – старуха взяла кусок хлеба, отломила корочку от ароматного ломтя, дала вороне. На разломе видны были грубо помолотые и даже целые зёрнышки. Сама с удовольствием пожевала мякиш.

Жора видел такой хлеб впервые.

– Хлеб яки добры… Калисти сами таки пекли.

– Литовский «Ругялис», рекомендую! – захлопотал Пепка, доливая всем по второй. – Натуральный, свежайший, утром в Каунасе купленный…

Все потянулись за хлебом. Пепка только успевал нарезать. Жора тоже попробовал, но вкуса не понял. Учитель одобрительно кивнул:

– Молодцы, литовцы! И хлеб печь не разучились, и от истории не отреклись. И славянским «братьям» не поддались… И язык на русский не променяли – сохранили литовский, свой…

– Э-э-э, нет, батенька! – ухмыльнулся «фиолетовый» иностранец. – На сей раз вы пальцем в небо попали. Не знал, видно, этого ваш Иван Антонович. Литовцы взяли язык аукшайте, хотя могли бы принять и балтское наречие жемайтов, и сохранить язык, на котором велось делопроизводство в Великом Княжестве Литовском – русский язык! Так что, тётушка, раз уж вы в Белоруссии католичкой заделались, – вот он ваш истинный язык – русский! Он наш по праву, а не тот «полешуцкий новодел», который стали навязывать всем при Сталине. Так что зря настоящий-то свой язык белорусы «русским братьям» отдали и себя лишили при этом собственного языка!

– И точно, шеф! Неизвестно, ведь, на каком языке эти «русские» тогда говорили! Татары московские! Правда, ведь? Может на тюркском каком… А может, на финском, чёрт их разберет…

– Истинная правда, Чесь, никто не знает. Ни одного исторического свидетельства о том, на каком языке до двенадцатого века говорил простой народ в Московии и на территории, называемой теперь Россией.

– Ну да? – удивился Жора. – До того как пришли завоевать Полоцк?

– Это просто не обсуждают. Ни одного письменного свидетельства. А, как говорится, «нет документа – нет истории»!

– Одни «славянские фэнтези» партийных историков! Правда, шеф?

– Берестяные грамоты на русском языке, до двенадцатого века, находили только в Новгороде и Пскове. Но уж никак не в Московии, никак не в Киеве!

– Да «мать городов русских» даже денег своих не чеканила! Та ещё культурная столица!..

– Верно, Чесь!

– Да не может быть! – удивился учитель. – Вероятно, только поначалу?..

– Пока существовала Киевская Русь, Киев своих денег не имел, это точно, их чеканили в Полоцке и Новгороде. Говорили на тюркском. В лучшем случае было двуязычие: тюркский и старославянский…

– Ну вот! – подхватил учитель. – Летописи-то на церковно-славянском были!

– И на этом основании вы считаете, что неграмотный люд в Рязани или Твери, Суздале и Ростове в одиннадцатом веке говорил на языке Кирилла и Мефодия? Я уж не говорю про Казань, извиняюсь, в те поры – город Булгар! Тогда будем утверждать, что в шестнадцатом веке «белорусы» говорили на латинском. Ведь на нём сочиняли Гусовский и Сымон Будный, и Франциск Скорина, да и многие почитаемые ныне классики считали родным языком латинский. А на латинице вплоть до самой революции писали даже те, кто придумал «родную мову», навязав всем свой полешуцкий диалект…

– Только уже на «кириллице», как Сталин захотел? Да и зачем им язык, шеф? Литовцы-то хоть своим литовским, как стеной, от Москвы отгородились! И правильно сделали, молодцы! А эти, белорусские холуи?! Они же всё в братья-славяне лезут! И так под Россию подстелятся, и этак – а язык свой, туда же, хотят иметь? А зачем, спрашивается? Помните, чем они кончат, шеф? Всё своё «старшему братику» отдадут. Задаром.

«Фиолетовый» мрачно кивнул:

– И трубу… И землю под трубой… И столицу распродадут по кускам… Ну, народ, положим, не спросят.

– Такой народ можно и не спросить! Он всё стерпит.

– Чесь!

– Угу!.. Всё отдадут. Всё! Только язык, Сталиным подаренный, себе оставят.

– Ну, Сталин, конечно, в языках не разбирался… Просто те, что были тогда у власти, придали собственному диалекту статус государственного языка.