И всё, что будет после…

– Но она видит их, как себя, изнутри – все их мысли, знает их ощущения, чувствует даже боль. Представляешь, как это невыносимо, если их много, если их двадцать или тридцать в день приходит к тебе, и они такие… как есть.

– Какие «такие»?

Она взглянула на него искренне удивлённо.

«Ты что, не знаешь, какие сейчас люди?» – прочитал он в её взгляде.

– А ещё начальство… Оно требует, чтобы этим несчастным не давали больничные листы… снижали заболеваемость! Конечно, их нельзя винить – ни тех, ни других… Они не виноваты, что делаются такими…Она их и не винит. Просто единственный выход – уйти и не иметь с ними дела.

– Ты тоже так думаешь? Как твоя Соня?

– Нет, конечно! У меня же этих способностей нет! Я просто сказала тебе для того, чтоб ты знал, откуда ей всё известно. Она может прекрасно знать, о чём мы сейчас говорим…

– Что? Она сейчас слышит? Этого ещё не хватало!

– Нет-нет! Не волнуйся! Просто если, допустим, завтра я буду рядом с ней… и если я захочу… разрешу ей это, она как бы станет мной, обретёт мою память… и в один момент – это происходит мгновенно – узнает обо мне всё! Всё, что помню и о чём думаю, будет знать Соня. Произойдёт обмен, – она робко взглянула на него снизу вверх. – Не сердись, если этого не захочу, она ничего не узнает!

– Вот что! – сказал он и крепко схватил её за руку, которую она попыталась вырвать. – Стой! Отныне никакой Сони!

– Почему я должна тебя слушать?

– Потому что ты ничего не понимаешь! – «Как ты тут собираешься жить, что делать со своими принципами?» – хотел он сказать, но не сказал.

– Пусти!

– Отныне ты не должна иметь с ней дела и ни в коем случае не позволять ей чувствовать твои мысли. Завтра же утром ты должна сказать всем, что собираешься в лес – на целый день. Скажи, что пойдёшь в поход, на новое грибное место… Что угодно скажи! Мы должны обсудить с тобой всё без лишних глаз. Ты должна научиться держать свои мысли в тайне.

– Отпусти меня! Мне же больно…

Он ослабил хватку.

Она вырвалась, побежала, но он догнал в два счёта, подставил ножку. Но не дал упасть – подхватил на руки и опустил в траву, бережно прижав к себе.

– И не вздумай кричать! Отвечай… Она знает, что ты управляешь копером?

– Нет… Кажется, я об этом не вспоминала. Только представила наш полёт туда… и тот мир, и тебя с этими шутами гороховыми…. Как ты смешно удирал от Пепки и великана…

– А скажи…

– Ничего я тебе не скажу! Отпусти, – сказала она со слезами в голосе. – Во-первых, тут крапива… А потом, ты играешь нечестно, ты применяешь силу. Я не желаю с тобой говорить здесь! Там….

– В окопе?

– Да. Ты прекрасно знаешь, что там мы будем на равных. Я смогла бы тебя одним пальцем забросить на верхушку сосны.

– Значит, копер придаёт силы?

– Только там я буду с тобой говорить. Он исполнит любое моё желание.

– Так пойдём туда… – Он старался, чтобы не дрогнул голос, он старался выглядеть равнодушным, не выдать своего ликования, не крикнуть, не запеть от восторга – ведь и его желания исполняет копер! Удача! Это была удача, он выиграл в этой игре – это было то, чего он хотел, к чему стремился: заставить её пойти туда! Какая же она наивная простота!

– Вставай, – сказал он как можно спокойней, и осторожно стряхивая с неё соринки. – Тут действительно крапива! Прости… я этого не хотел. – «Теперь главное – доиграть!..» Бешено билось сердце. «Чтобы не догадалась…Только бы не догадалась ни о чём!»

Он не помнил, как они дошли до развилки, поднялись на холм и справа внизу показался хутор. Сквозь чёрные перистые облака проглядывала луна – ещё полная, серебрившая лес холодным светом, он видел сверху и нежные плечи и тонкий изгиб рук – казалось, всё это тоже испускает сияние в темноте. Только другое, своё – тёплое и живое, кружащее голову, как вино.

Жора был невероятно счастлив, никогда ему не было так легко, а сердце, казалось, вырвется из груди… Он боялся произнести хоть слово, боялся, что волнение его выдаст.

Свернули в лес. В лунном свете был виден мох и сбитые сыроежки. Вот он – куст можжевельника на краю окопа.

– Сядем? – предложил Жора, прыгнув первым в окоп и подавая руку.

Она легко соскочила вниз за ним следом.

На размытом дождём песке появилось небрежно брошенное одеяло.

– Ого! Теперь можно и посидеть. – Он расстелил его, это оказался клетчатый шерстяной плед. Сухой и тёплый.

– Тебе хорошо, – засмеялась она, оправдываясь, – а я в шортах…

– Ну садись… садись поближе, – сказал он, чувствуя неописуемое блаженство, но придвигаясь к ней и обнимая за плечи так, чтобы не выдать себя ничем. – Теперь ты меня не боишься?

– Теперь… ты у меня при желании полетишь вон туда… – она слегка повернула голову в сторону хутора, – … прямо на крышу хаты! Шлёпнешься там… и ещё, чего доброго, проломаешь. Она ведь соломенная… И старики, бедняги, умрут в последний день от инфаркта…

«А ты у меня станешь такой, как я хочу…» – подумал он, задыхаясь от нежности, а вслух спросил о Крыловых:

– Значит всё-таки удалось купить? Переезжают?