И всё им неймётся!

«Мы, конечно, могли бы пронести такой пистолет в зал, - сказал Риббентроп. - И тогда всё, что от нас потребовалось бы, это иметь твёрдую руку...» Если дипломат считал, что рука у него не дрогнет, то уж боевой генерал, дошедший с боями до Волги, про­сто обязан был иметь именно такую руку. И Риббен­тропа терзал тогда только один вопрос: как заманить Сталина на конференцию?

Шелленберг рассказал о его замысле Гиммлеру. Тот вроде бы посмеялся, но вскоре «предложил свой план, очень напоминавший план Риббентропа». Речь шла о мощной мине размером с кулак в виде комка грязи, которую можно было взорвать по радио с рас­стояния до десяти километров. Вся проблема состоя­ла в том, как эту мину присобачить к машине Ста­лина. И тут сыскались два наших пленных, готовых выполнить задание. Где, говорят, ваша чудо-мина?

Давайте её, мы это дельце враз обтяпаем. Один стал уверять, что знаком с механиком из гаража Сталина. Да мы с ним, говорит, в первопрестольной на Заце­пе не раз в одной пивнушке радость жизни вкушали. Где ваша чудо-мина? Дайте я её за пазуху. Лады! Ди­версантов забросили с самолёта «к тому месту, где по данным агентов находилась Ставка». Возможно, по этим данным, она находилась где-то в Брянских лесах по примеру «Волчьего логова» Гитлера. А на самом деле - в Москве на улице Кирова, ныне реше­нием прожжённого русского патриота Гав. Попова ставшая Мясницкой.

«Они спрыгнули с парашютом и, насколько мы могли установить, - продолжал шеф разведки, - точно приземлились в заданном месте». Но после этого, увы, только их и видели. «Я не уверен, что они вообще по­пытались выполнить задание,- заканчивает Шеллен­берг,- Более вероятно, что очень скоро они были схва­чены или сами сдались органам НКВД и рассказали о задании» (Там же, с. 361). Это более, чем вероятно. Но не исключено также, что, оказавшись на родной земле, эти русские умельцы на радостях поспешили в ту самую пивнушку на Зацепе и закатили пирше­ство, не шибко богатое по военному времени, но всё же на нём они поднимали тосты за здоровье Гиммлера и Риббентропа, давших им свободу, что, впрочем, не избавило первого от самодостаточной дозы крысино­го яда, а второго от хорошо намыленной пеньковой веревки. Что же касается ручки-пистолета, то, воз­можно, разрядив её, именно ею Кейтель подписал акт о безоговорочной капитуляции.

Однако, нас несколько занесло, пора вернуться к Алексею Голенкову. Он пишет ещё и такое: «На при­ёме военачальников Сталинградской битвы Сталин всем жмёт руки, а Рокоссовского обнимает: «Спаси­бо, Константин Константинович». Феликс Чуев был талантливый поэт, но обожал такие эффекты: имя- отчество, объятья, лобзания, «Товарищ Сталин для меня святой!» и т.п. Однако, во-первых, Сталин, как известно, называл по имени-отчеству только Марша­ла Шапошникова, может быть, из уважения к тому, что он ещё в царское время был полковником Ген­штаба. А, во-вторых, когда и где был приём воена­чальников Сталинградской битвы? Не слышал.

Наконец, сам Рокоссовский рассказывал об этом вот что: «4 февраля (1943 года) по распоряжению Ставки меня и Воронова вызвали в Москву». Тут нелишне заметить, что в Сталинграде первый из них был генерал-лейтенантом, а второй - генерал- полковником артиллерии, но полученный ими 3 февраля перед отъездом в Москву приказ Сталина, в котором Верховный Главнокомандующий выражал благодарность войскам Донского фронта, адресо­вался уже маршалу артиллерии Воронову и генерал- полковнику Рокоссовскому.

Так вот, прилетели в Москву. «И в тот же день мы направились в Кремль и были приняты Сталиным. Он быстрыми шагами подошёл и, не дав нам по- уставному доложить о прибытии, стал пожимать нам руки, поздравляя с успешным окончанием операции по ликвидации вражеской группировки. Чувствова­лось, что он доволен ходом событий. Беседовали мы долго... Сталин в нужные моменты умел обворожить собеседника теплотой и вниманием и заставить на­долго запомнить каждую встречу с ним» (Цит. соч., с. 192).

Что ещё? «Лето 1943 года. Исход Курской битвы решён в нашу пользу благодаря плану Рокоссовско­го, на котором он настоял вопреки Жукову и Васи­левскому». Опять лбами! Но вот сам Рокоссовский: «В ночь на 5 июля были захвачены немецкие сапёры. Они показали: наступление назначено на три часа утра. До этого срока оставалось чуть более часа. Если пленные говорили правду, надо начинать запланиро­ванную артподготовку. Времени на запрос Ставки не было, промедление могло привести к тяжёлым по­следствиям. Представитель Ставки Г.К.Жуков, кото­рый прибыл к нам накануне вечером, доверил реше­ние вопроса мне.

Считаю, что он сделал правильно. Это позволи­ло мне немедленно дать распоряжение об открытии огня. В 2 часа 20 минут 5 июля гром орудий разо­рвал предрассветную тишину...» (там же, с. 217). И кто же тут кому «вопреки»?

А вот что, тоже упомянув о пленных сапёрах, пи­сал Жуков: «К.К.Рокоссовский спросил меня:

- Что будем делать? Докладывать в Ставку или да­дим приказ?