«И вновь я возвращаюсь…»

Каракурчинцы, жители Лобнора, из тростника строят жилища, молодые побеги едят, а свежими листьями и осенними метелками выстилают постели. Из этих же метелок они вываривают густую темную массу, сладковатую на вкус, которая служит им вместо сахара. Из кендыря, кустарника, произрастающего на Тариме, делают пряжу, ткут холсты и плетут нехитрые сети.

Мир простейших, самых необходимых вещей, сделанных чаще всего своими руками, окружает этих людей. Как-то, пережидая жестокую бурю, Николай Михайлович провел в одном из жилищ целые сутки. Быт, тяготы жизни бедных людей поразили его… Лодки, сеть, рыбная ловля, охота на уток и сбор тростника — вот что занимает обитателей забытой людьми и богом земли.

Глядя на несчастных, полу нагих людей, словно бы пришедших из каменного века, Пржевальский думал невольно: «Сколько же веков нас теперь разделяют…»

Полный февраль и почти весь март путешественники провели на берегу тростникового озера. Потом перебрались на Тарим и разместились неподалеку от западного берега Лобнора. Здесь Николай Михайлович в предвкушении богатой охоты и возможности погрузиться в изучение птиц решил задержаться: вот-вот должен был начаться весенний пролет птиц.

И вот началось… Уток налетело видимо-невидимо: шилохвости, красноноски, серухи, другие птицы. Каждый день с полудня до вечера уток слеталось столько, что они совершенно покрывали тающий лед, поднимались с шумом внезапно нагрянувшей бури, а когда летели, походили на огромное облако. Судя по всему, миллионы птиц избирали Лобнор своим пристанищем на пути в Сибирь из Индии.

Это была шестая весна Пржевальского, посвященная углубленному изучению птиц. Все-таки птиц он знал и любил больше какой-либо другой живности. Наверное, за то, что они прекрасны в полете…

На Лобноре он получил новые доказательства тому, что перелетные птицы летят не по кратчайшему пути, а так, чтобы захватить места для отдыха с обильной пищей.

Хорошо пополнилась коллекция на берегу тростникового озера: чайки, цапли, бакланы, луни, выпь, лысухи, журавли, пеликаны, кроншнепы, коршуны, аисты — весь птичий мир был теперь представлен в коллекции.

А растительность в конце марта, когда основная масса птиц уже пролетела, еще дремала. Золеные ростки тростника выглянули лишь в самых последних числах, и только набухшие почки голых кустарников обещали близкую зелень. По ночам еще прихватывал легкий морозец, а днем дули устойчивые сильные ветры, поднимавшие целые тучи бурой пыли, скрывающей солнце. Пыль залепляла нос, рот, уши, глаза и против желания попадала с дыханием в легкие…

Глазомерная съемка местности была повседневной обязанностью Николая Михайловича, отнимавшей много усилий и времени. Никогда прежде ему не приходилось столь трудно со съемкой, как здесь, на Лобноре, из-за самой местности, представляющей собой плоскую однообразию равнину без каких-либо естественных ориентиров. Кроме того, и воздух был настолько насыщен пылью, что видимость сокращалась до нескольких сот шагов. К тому же измерения приходилось делать тайком и урывками, дабы избежать подозрительности приставленной стражи. И все-таки он сделал и эту работу.

Вернувшись в Курлю, они попали в хорошо знакомый дом, у дверей которого, как и в прошлый раз, эмир приказал выставить стражу. Не прошло и пяти дней, как владыка Восточного Туркестана соблаговолил принять путешественников.

Он источал дружелюбие и благожелательность — встал, приветствуя, и даже подал руку. Он живо интересовался здоровьем русских гостей, спрашивал, благополучно ли прошла поездка к далекому озеру, не нуждаются ли гости в чем-либо. Эмир говорил, что ему пришлось в своей жизни много повидать европейцев, но никогда ему никто так не правился, как русские, и в особенности их начальник, Пржевальский.

Оп же, слушая льстивые слова Якуб-бека, думал о том, что принимать их нужно с большой поправкой и что за ними кроются совершенно иные чувства. Яснее ясного: на деле-то все по-другому получится…

Подарки эмир получил богатые — три превосходных штуцера, и его приближенные, включая Заман-бека, тоже были щедро одарены. Эмир в долгу не остался и подарил путешественникам четыре лошади и десять верблюдов. II, уж конечно, не его в том вина, если все десять издохли в два дня, едва караван вступил в горы. Дареному верблюду в зубы не смотрят…

А положение в экспедиции сложилось неприятное, трудное. Возвращаться нельзя, а идти вперед с оставшимися старыми верблюдами было рискованно. Но это оставалось как единственный выход…

Бросив лишние вещи и кое-как навьючив оставшиеся, Пржевальский привел караван на плоскогорье Юлдус и отправил казака и переводчика в Кульджу просить о помощи.

Три недели прошли в ожидании. Питались лишь тем, что давала охота, а она скудной была в этих местах… С горькой усмешкой вспоминал Николай Михайлович сахарные лепешки и взбитые сливки, коими угощал их в Курле эмир…