«И вновь я возвращаюсь…»

И только один человек помогал во всем разобраться, хоть что-то узнать, и этим человеком был Заман-бек. Он плохо знал язык местных жителей и, кроме того, не смел показывать открытого расположения к русским, по при всякой возможности стремился им помогать. Кто бы мог подумать, что таким окажется приставленный бек…

И все-таки и сам Заман-бек больше мешал просто своим присутствием, а его свита и вовсе досаждала чертовски. Внимательные глаза, расспросы обо всем, что бы путешественники ни делали. В дороге люди из свиты Заман-бека, как правило, скакали впереди каравана, пели во все горло песни, азартно травили зайцев, пуская на них ястребов. Даже и вечером покоя не было: собравшись группой человек в двадцать, они дружным хором во всю мочь читали молитвы. Вьючный скот и баранов подручные бека забирали у местного люда даром столько, сколько им было нужно для русских и для себя.

Пржевальский не мог спокойно смотреть на этот неприкрытый грабеж, настойчиво требовал уплаты денег за взятых баранов, и всякий раз без успеха. Однажды он попытался насильно вручить сто рублей за баранов — гораздо более того, что они стоили, — за одного давали 65–90 копеек, но даже и этого ему не позволили. Тогда он сказал, что отдает деньги просто так бедным людям, чем немало удивил местного владыку, поспешившего тут же заявить, будто у него и вовсе нет бедных людей.

Нет так нет… Как будет угодно. И, осознав бесплодность своих попыток, Пржевальский махнул рукой.

На Тариме, куда они пришли в начале декабря, случилась история, которая едва не закончилась плохо. Река была неширокая, но глубокая, быстрая, и переправа через нее оказалась коварной.

Сначала все шло хорошо, но уже у противоположного берега лодка ударилась о бревно, и Пржевальский вместе с одним из казаков рухнул в воду. Быстрое течение сразу же увлекло их за собой. Казаку удалось ухватиться за лодку, а Пржевальский, отягощенный теплой одеждой, двумя ружьями, висевшими за спиной, и, сверх того, наполненным патронташем, сумкой, скоро почувствовал, что долго продержаться не сможет. И, как на грех, помочь ему некому было…

Хорошо, берег был близко, кое-как сумел самостоятельно выбраться, растерся спиртом, напился горячего чая и немедленно пошел быстрым шагом на охоту, чтобы хорошенько согреться.

Продолжая путь берегом Тарима по Лобнорской пустыне, путешественники встретили неизвестную реку, не показанную на картах, переправились через нее и вскоре наткнулись на развалины древнего города.

Посреди голой, гладкой, как стол, равнины высились оплывшие башни, разрушенные стены. Отчего-то очень волновали Николая Михайловича вот такие развалины…

В задумчивости прохаживаясь по улицам, где некогда царила бурная жизнь, пытался он представить ее со всеми страстями, радостями и горестями. И нет теперь ничего… Могильная тишь… Только ветер гуляет здесь…

Позже, уже вечером, находясь еще под впечатлением увиденного и собственных мыслей, при этом возникших, он записал в дневнике: «Все прошло бесследно, как ми-раж, который один играет над погребенным городом…» Пытался расспросить местных жителей, узнать что-ни-будь об умершем городе, но никто не мог ничего сказать. Даже и преданий не сохранилось…

Зато именно здесь он услышал о появлении в этих отдаленных краях русских староверов. Лет пятнадцать назад забрались они в эту азиатскую глушь в поисках Беловодья — земли обетованной — тихой, уединенной, богатой зверьем и птицей. Сначала русских было всего десять человек, но двое из них ушли и через год вернулись, ведя с собой человек полтораста.

Пришельцы основательно расположились в этих местах, пообстроились, пообвыкли, кажется, но потом все же ушли и исчезли бесследно.

Слушая рассказы о них, Пржевальский думал: «А ведь это первые европейцы, которые пришли на Лобнор… Пе ведали они, что открыли новую землю… Шли за счастьем, а что нашли, неизвестно…»

Караван путешественников с каждым днем приближался к цели. Таинственное ускользающее озеро становилось все ближе и ближе. Со жгучим нетерпением ждал Николай Михайлович той минуты, когда увидит его.

И вдруг там, где на картах обозначалась равнина, перед ними выросли горы. О существовании этого хребта, который местные жители называли Алтын-Таг, в Европе прежде не знали. Пржевальский обследовал его на протяжении около трехсот верст и убедился в том, что в некоторых местах горы поднимались на большую высоту, вырастая далее границы вечного снега. Оп открыл суровые, но и прекрасные горы.

Как-то раз на привале раскрыл дневник, поставил дату на чистой странице — 15 января, опустил руку, задумался… — А ведь именно в этот день ровно десять лет назад уезжал из Варшавы он на Амур. Как легко и радостно было тогда, каким чудесным, полным необыкновенных приключений, открытий в неведомых краях рисовалось будущее…