И умереть мы обещали

После похорон, в большом обеденном зале накрыли столы. Множество окрестных помещиков с семьями съехались на поминки. Меня представляли старикам в старомодных платьях, пропахших нафталином. Те вздыхали, говорили, каким был замечательным покойный, как честно служил отчизне. Наставляли, чтобы я помнил о нем и подражал во всем великому деду. Старушки, с пожелтевшими от времени кружевами, пускали слезу и шептали слова соболезнования. Когда последний гость прошел к столу, дабы помянуть усопшего, я попросил отца отпустить меня подышать на улицу. Ужасно утомили все эти нудные церемонии. Да и в зале дышать было невозможно от чада сальных свечей и приторных духов старушек. Отец согласился.

Обходя заснеженный парк в английском стиле, я набрел на низкое длинное строение конюшни. Какова же была моя радость, когда я увидел Степана. Он, скинув полушубок, в одной длинной холщовой рубахе, подпоясанной красным кушаком, гонял по кругу великолепного гнедого скакуна. Таких стройных коней не у каждого вельможи увидишь. Грудь широченная. Ноги высокие. Шел гордо, стремительно.

– Ай, да красавчик! – подбадривал его Степан, все больше отпуская длинный повод. – Ну же! Дай огня! Ох, чертяга!

Конь храпел, высоко подбрасывал копыта, разбрызгивая снег. Увидев меня, Степан коротко поклонился:

– Здравие, барин.

– Кто это? – спросил я, любуясь скакуном.

– Это? О-о! – многозначительно протянул он. – Чудо нерукотворное. Гром его звать. Ваш дядюшка Василий, улан лихой, его в карты у какого-то венгра выиграл. Тот после чуть пулю себе в висок не пустил, до того коня жалко было. А денег нет – проигрыш отдать.

– А что же дядька его в конюшни держит? В армию с собой не взял?

– Жалко, говорит. Да разве такому красавчику можно в конюшне застаиваться? Ему воля нужна, простор…

– Степан, а мне можно на нем проехаться?

– Ох, барин. Узнает дядька, Василий Петрович, браниться будет…

– Я же его не загоню. Я хорошо в седле держусь, – начал канючить, уж так хотелось промчаться на этом высоком чудо-коне. – Немного, только до леса…

– Ай, давай, – поддался Степан на уговоры. – Сейчас оседлаю, да свою кобылку тоже. Проведаем окрест, – подмигнул он мне и повел Грома в конюшню.

Вскоре я взобрался в седло, погладил коня по крутой упругой шее и тонул. Умное животное все понимало. Даже не приходилось работать поводом. Чуть сжал бока, и он перешел на рысь, а потом – в галоп. Летел так быстро, аж дух захватывало. Степан на своей поджарой пегой кобыле еле поспевал. Я отпустил поводья, давая коню полную свободу. Вот это бег! Вот это счастье – мчаться с ветром наперегонки! Чувствуя, под собой сгусток силы. Дробь от копыт отдавалась в животе веселым стуком. Я и конь – единое существо, сильное, быстрое, непобедимое!

Поля заканчивались. Впереди чернел густой сосновый лес, который надвое резала неширокая дорога. У самого леса ютилась деревушка, утопающая в снегу. Хаты – белые бугорки, из которых торчали дымящие трубы. По дороге из леса шла вереница людей. Подскакав ближе, я увидел девок, лет двенадцати-четырнадцати в пуховых платках и овчинных тулупах. Заметив меня, они сбились в кучу, о чем-то шушукались, после задорно рассмеялись.

Я придержал коня. Он недовольно захрапел, но сбавил шаг. На меня уставилось с десяток горящих, любопытных глаз.

– День добрый, барин, – сказала самая бойкая.

– И вам Бог в помощь, – ответил я, стараясь говорить твердо.

– Неужто теперь вы у нас будете за хозяина?

– Возьмете в горничные? – весело спросила другая, рыжая, веснушчатая.

Они вновь прыснули, а я почувствовал, как густо краснею.

– А ну, пигалицы, брысь по хатам! – гаркнул Степан, подоспев мне на подмогу.

– Ой, Степан Фомич, мы же на барина молодого только посмотреть хотели…

– Вот, Парашка, я твоему родителю скажу, чтобы он по заду тебе валенком отходил.

– За что это?

– За язык длинный.

– Прощайте, барин, – поклонились девки и со смехом побежали дальше.

– Зачем ты с ними так строго? – пробубнил я смущенно.

– Строго? – насупился Степан. – Этим бестиям только дай волю… Язык без костей, да дурь в башке.

Навстречу попался низенький возок, запряженный старой клячей. На возке покачивалась куча хворосту. Извозчик шел рядом с лошадкой. Мальчишке было лет восемь, в зипуне, явно не по росту, в огромных валенках. Войлочная шапка надвинута на глаза. На плече он нес большой старинный пистолет.

– Эй, малец, – окликнул его Степан. – Ты никак Сольцов, младший?

– Оно – так, – ответил мальчик, поправляя шапку. Увидев меня, поклонился: – Здрасте.

– Это что у тебя за пужало? Кто разрешил?

– Староста дал, – ответил малец, снимая пистолет с плеча.

– И зачем он тебе?

– А позавчерась Дыбовы, графья, охоту в лесу устроили на лося, да медведя подняли из берлоги у Красной горки. Он по лесу теперь шатается.

– И что, ты этим пужалом убить его вздумал?

– Я, так… Вдруг на дорогу выйдет, так я его щас, – он сделал вид, как будто прицеливается в зверя. – У меня здесь жакан.

– Жакан у него. Дурень, – выругался Степен. – Ты хоть удержишь его?

– Удержу, – обиженно ответил мальчишка.