И тогда я солгал

— Я с тобой. Все хорошо, Дэниел, я с тобой.

— Я тебя не чувствую.

— Не бойся. Я с тобой.

Через некоторое время я начинаю ее чувствовать. Мне больно от того, как крепко она меня обнимает. Никогда бы не подумал, что в ее руках столько силы. Я отрываюсь от нее, поворачиваюсь на спину, нашариваю на полу возле кровати свою пачку «Вудбайна». Чиркаю спичкой, закуриваю сигарету, втягиваю дым. В темноте рдеет огонек.

— Можно мне тоже?

— Нет, Фелиция, ты никогда не курила «Вудбайн».

— Я умею.

— Тебе станет плохо.

Она не настаивает. Огонек моей сигареты то тускнеет, то разгорается.

— Не знаю, что делать. У меня на душе неспокойно.

Фелиция ничего не говорит. Поднимает руку, изящно зажимает мою сигарету между пальцами и прикладывает к своим губам. С видом знатока слегка затягивается и выдыхает дым.

— Иногда я таскала сигареты у Фредерика. Ты этого не знал, да?

— Не знал.

— Я за тобой присмотрю, Дэн.

Она возвращает мне сигарету. Я докуриваю, встаю и выбрасываю окурок в окно. На улице холодно и ясно. Дождь закончился. В небе над амбаром вызвездило.

— Может быть, он еще там, — говорит Фелиция у меня за спиной.

— Кто?

— Тот тюлень в бухте. Они ведь живут по триста лет. Может быть, мы как-нибудь его увидим. — Она некоторое время молчит, а потом тяжело вздыхает: — Я так устала, Дэниел. Давай поспим.

— Думаю, я не смогу.

— Сможешь. Ложись в кровать.

Я ложусь рядом с ней и закрываю глаза. Она поглаживает мое лицо пальцами, пока сон не надвигается на меня протяжной мягкой волной. Может быть, она ведьма, как говорил Фредерик. «Моя благословенная Фелиция…» Погружаясь в сон, я думаю, что хорошо было бы остаться здесь навсегда, не двигаться ни вперед, ни назад. Снаружи омытое дождем небо, кровать в комнате, и утро никогда не наступит.

20

Во время любых наступательных действий может возникнуть сумятица.

Сержант Моррис добросовестно разливает ром, а артиллерийский огонь бьет нам по ушам. Мы один за другим берем колпачок от снаряда, наполненный ромом, и опрокидываем в себя. Рука вытягивается, потом сгибается, потом разгибается обратно. Это делают все. Наши лица вычернены, подшлемники надеты. Грохот обстрела сотрясает в нас каждую жилку.

Рука у сержанта Морриса твердая, как полагается. Спустя минуту мы уже ползем на животах по грязи. Я разуверился в этом предприятии, не успели мы на десять ярдов отдалиться от нашей проволоки. Можно подумать, будто я сужу задним числом, но это не так. В нашей проволоке был проделан проход, а для германской мы несли с собой кусачки, потому что обещаниям не верили. Впереди я различил какую-то фигуру и узнал Фредерика. Он пересчитывал людей.

Ничейная земля, едва ты на нее попадал, казалась огромной, словно Африка. Мы знали, что в ширину она двести пятьдесят ярдов, и понимали, как нам ее пересечь. Знали, где находятся самые большие снарядные воронки. На дне у них вода, но на нашем участке не было глубокой, зыбучей грязи. Земля передо мной вздымалась и колебалась. Люди продвигались ползком, на животе. Впереди был Фредерик, я знаю. Рядом со мной сержант Моррис нагнал Купса, который находился от меня спереди и чуть слева. Купс был одним из наших гренадеров. Моррис сказал что-то ему на ухо. Купс поворотил вбок, и я тоже, потому что мне было предписано следовать за ним. Сержант Моррис отстал. После обстрела наступила такая тишина, что у меня в ушах звенело. Согласно плану, нам полагалось проползти четыреста ярдов вдоль германской проволоки до того места, где ее должно было прорвать во время обстрела. Напротив, возле нашего переднего края, находился пост подслушивания, и оттуда нам должны были подать сигнал.

Я рассказываю неправильно.

Начну заново. Впоследствии я узнал, что нас подвела разведка. То есть фрицы не сидели спокойно на месте, дожидаясь нашей вылазки. В окопе, на который мы нацелились, не оказалось никого. Мы совершили слишком много окопных вылазок, неизменно оповещая о них артиллерийским огнем, и немцам надоело, что их лупят по башке дубинками, забрасывают гранатами Миллса и берут в плен. Они хотели это прекратить, хотя бы на время. Поэтому, едва начался обстрел, солдаты, занимавшие ближайший окоп, отступили по коммуникационным траншеям.

Мы приблизились к окопам вплотную. Таков был план, выработанный для нас на учебной площадке. К нам липла земля, провонявшая кордитом и газом.