И тогда я ее убила

— И, блин, ты правда была идеальна. Этакий щеночек, без памяти влюбленный в Беатрис. Я тогда ей сказала: «Ты бы даже по объявлению на „Крейглисте“[5] не нашла никого лучше». Ох, как же мы над тобой смеялись!

Вид у нее становится совершенно ненормальный, как у невменяемой: на лице гримаса, голова запрокинута. Мне приходит в голову, что, может, она опаснее, чем я предполагала.

— И ты до сих пор смеешься? — спрашиваю я.

Она резким движением снова обращает ко мне лицо.

— Но тебе понадобилось взять и все испоганить. Фрэнки Бадоса! — с отвращением выплевывает она имя моего издателя. — Тебя, конечно же, должна была представлять я и продать книгу издательству с репутацией.

— Ты уверена, Ханна? Беатрис явно дала понять, что ты как раз не должна меня представлять.

— Ты о чем?

— Она сказала, что, если ты станешь моим агентом, люди могут догадаться, кто настоящий автор рукописи. Слишком близко ко мне, сказала она. Если начистоту, она очень настаивала на том, чтобы найти кого-нибудь новенького.

Ханна тянет руку за спину, туда, где стоит бутылка, хватает ее и доливает себе скотча.

— Беатрис была стервой, — тоном констатации факта говорит она.

— Ага, расскажи мне об этом! — Она не улавливает сарказма и понимает мое предложение буквально.

— Я работала на нее двадцать лет. Двадцать лет моей жизни ушло на то, чтобы почесывать ее эго, обеспечивать ей успех, взять неизвестно кого и превратить в самую продаваемую писательницу криминального жанра последнего десятилетия. Ты это знала?

— Уверена, что ты и себя не забывала, — замечаю я, окидывая взглядом дорого обставленную гостиную.

— Но она потеряла… потеряла хватку. Читала ее последние две книги? Они ужасны. Беатрис выпала из обоймы. Книги продавались неважно, и она винила в этом меня. — Она снова принимается тыкать пальцем, на этот раз в собственную грудь: — Меня! Я создала ее, но даже я не могу превращать воду в вино. А ей захотелось вышвырнуть меня, сменить агента. Она говорила, что со мной ей тяжело, что я недостаточно усердно работаю на нее.

— Ого, жестко.

— Она уволила меня письмом на электронную почту, представляешь?

— Ладно, погоди, мне печально все это слышать, реально полная жесть, но я-то тут при чем? Если она тебя уволила, ты уж точно не могла стать агентом, который занимается «Бегом по высокой траве».

— Она захотела сменить жанр и решила, что я не справлюсь. — Последние слова Ханна почти выплевывает. — Если честно, менять жанр сейчас, когда ее карьера пошла на спад, было провальной идеей. И уж всяко ей не следовало переходить на серьезную прозу. Ну не сука ли, а? Не могу сказать, что сильно расстроилась, услышав о ее кончине. Не то чтобы я желала ей смерти, к тому же момент был неподходящий. Вот если бы она упала с лестницы, полностью реализовавшись как писатель, было бы куда лучше.

— Но если ты знала про роман, зачем позвонила мне с рассказом, что нашла старый план его сюжета?

Ханна смеется.

— Нет никакого плана, Эмма. Я просто тебе голову дурила.

— Ясно. А отзывы на «Амазоне» и телефонные звонки — это все ради шантажа, да? Ты хочешь миллион баксов, понятно. Все вы, люди, одинаковы. Но так уж вышло, что у меня таких денег нет. Так что можешь занимать очередь.

— Миллион баксов? Ты не иначе как шутишь. Я хочу быть твоим агентом и хочу задним числом получить все причитающиеся отчисления от предыдущих продаж, уж поверь.

— Но в записке… — Я не заканчиваю предложение, а мысленно еще и стыдливо закрываю лицо рукой.

Каковы шансы на то, чтобы Джим попросил у меня миллион долларов, а на следующей день у моего порога появилась записка с требованием той же суммы? Мне ли она вообще предназначалась? Я гоню тревожные мысли прочь. Мне пока в них не разобраться.

— Ладно, вот они мы с тобой, — я снова восхищенно оглядываю комнату, — вместе выпиваем, и это славно, мы ведь целую вечность не могли встретиться. И я рада, что наконец сижу здесь, но, опять же, напрашивается вопрос: чего ты хочешь, Ханна?

— Ты оглохла? Я только что сказала. Теперь я твой агент. Подпишем прямо тут контракт, и возместишь мне все комиссионные, которые я должна была получить. Ну и еще некоторую сумму — назовем ее процентом с просрочки выплат.

— Понятно. — Хотя я не совсем понимаю, как она собирается заставить меня принять ее условия, но, без сомнения, мне скоро объяснят.

Я опускаю руку за кресло, по-прежнему глядя на Ханну, и аккуратно, очень медленно и абсолютно бесшумно выливаю свой скотч на ковер. Потом встаю и иду к стойке, где стоит бутылка. Протягиваю руку к постоянно пустому бокалу Ханны — если бы я столько пила, уже бы под стол свалилась, — и она не глядя вручает мне его.

— У тебя лед есть? — спрашиваю я.