И силуэт совиный

– Не боись, особого вреда здоровью от этого нет, – поспешил успокоить меня Лукич. – Но внушает, правда? Вот тебе, взрослому мужику, от этого взбледнулось, а представь, каково пацану мелкому? Но это ещё так, мелочи. Вот тут уже кое-что посерьёзнее. Смотри, это ихний подвал. Специально оборудован для таких дел.

Смотреть было жутко и омерзительно, не смотреть – невозможно.

– Но ведь это уже чёткая статья, – губы у меня ощутимо дрожали. – Даже при всех этих ваших толерантностях…

– Ну да, статья, – весело согласился Иван Лукич. – 189-я статья Уголовного кодекса Московской Федерации. Изощрённые систематические истязания. И 191-я ещё, часть вторая: членовредительство, ведущее к ограничению жизненной активности. Но ты ж знаешь, абсурдная жестокость наших законов компенсируется необязательностью их исполнения. То есть будь это другие человечки, полиция их прихлопнула бы на первом же звоночке. Но эти человечки особые, особенно Кривулин. Очень серьёзные человечки, на серьёзных темах сидящие. Поэтому ради общего блага мы их пока не трогаем. И они знают, как себя надо вести по разным вопросам, чтоб не трогали. Это реальная политика, Саша. Это ж не только у нас, это всюду. И в Штатах, и в Китае, и у евриков…

– Цель оправдывает средства? – пробормотал я, гладя на невозмутимое лицо Лукича. Интересно, получится ли доплюнуть? Вряд ли. Во рту – пустыня Кара-кум.

– А занятные средства, правда? – Иван Лукич вжился в роль экскурсовода. – Просекаешь, зачем вот эта конструкция? Сюда продеваются руки, сюда – шея. А вот этот девайс питается от аккумуляторных батареек. А вот это приспособленьице используется уже после того, как непослушного мальчика…

И тут меня вырвало. Уж, казалось бы, нечем – как утром чаю выпил, так больше внутрь ничего не попадало, а вот вывернуло наизнанку. Желчью, судя по гадостным ощущениям. Несколько брызг попало на китель Лукича, и тот брезгливо стёр их вынутой непонятно откуда салфеткой.

– Слабоват ты, Саша, слабоват, – сухо заметил он, погасив экран. – Интересно, как ты при такой мягкотелости в Новой Византии еретиков допрашивал? Только вот не надо ля-ля, что словами одними лишь, без пыток. Мы ж взрослые люди, мы ж понимаем, что техника допроса всюду одинакова. Что в испанской инквизиции, что в ЧК, что в ФБР, что у вас на сервере, в смысле, в Новой Византии. Но вернёмся к нашим баранам. То есть к нашим любящим папе и папе. Ты хочешь, чтобы твой Кирюшенька попал туда? Хочешь, чтобы его засунули в тот станок, от которого ты проблевался? Хочешь, чтобы его имели во все дырки? Причём не только сладкая парочка, но и их старшие ребятишки? Хочешь, чтобы он сам со временем стал таким старшим ребятёнком и отыгрывался на малолетках? Если не суициднется, конечно. У них там уже три случая таких было, но мы помогли отмазаться. Типа право на смерть – это законное право человека, а никакого доведения и в помине… О душе его подумай, о спасении. Что тебе дороже – его участь или дурацкие принципы? Ты учти, если откажешься – мы тебе в камере тоже экран поставим и каждый день будем кино крутить… Про твоего сыночка, в режиме реального времен. Ну давай, посиди, помолчи, подумай.

Он повернул лампу, дав, наконец, отдых моим глазам. Сейчас даже свет от потолочных плафонов казался приятной полутьмой.

И что тут было выбирать? Мне представились огромные весы, с медными, позеленевшими от времени чашами и острой, похожей на копье, стрелкой. На левой чаше стоял Кирюшка. В майке, измазанной клубничным соком, с исцарапанными коленками, с разлохмаченными пшеничными волосами. Он смотрел на меня по-взрослому, испытующе. И словно что-то хотел показать глазами, на что-то намекнуть, но я не понимал его. На правой чаше стояли мои дурацкие принципы. Вернее, лежали – груды книг. Догматика, литургика, каноническое право… Чаши были в равновесии, но на одной – мёртвые буквы, а на другой – живой человек. Мой сын. Иван Лукич, конечно, враг. Настоящий, матёрый. Враг всего, что мне дорого, ради чего я живу. Но мой враг – прав. Пафнутии приходят и уходят, а Кирюшка… а Лена… Что, в конце концов, случится с Церковью, если я сыграю эту идиотскую роль покаявшегося террориста? Пафнутий так и так станет Патриархом и развернётся по полной. Но ведь не запретит же он Литургию служить, не полезет же толстыми пальцами догматику править? И так ли уж много от него зависит? Что, батюшки на местах разом изменятся, разом ломанутся толерантность проповедовать? Как крестили, исповедовали и причащали, так и будут. Церковь – это же как океан. Мало ли какие волны на поверхности, а в глубине – всё будет по-старому, всё тихо. Пусть владыка тужится, обнимается с безбожным миром, спасая свою «бутылку», гордясь собою, своим неоценённым подвигом. А я спасу близких. Дальних же и без меня спасёт Господь… Я подошёл к левой чаше – и шагнул на неё, обнял Кирюшку.

– Ладно, – буркнул я, опустив подбородок на грудь. – Сыграю в вашем спектакле. Радуйся, дырку сверли! Только ведь и тебе, Ваня, умирать придётся. И что тогда?