И рвется цепь

Тир и спортзал держат меня на поверхности. Тир и спортзал – это то, чем я заполняю свои дни вне работы. А еще готовка. У меня больше ничего нет, и, если не будет этого, я начну проваливаться. Чем заполняют свое существование другие? Я много раз пытался представить себе их жизнь. Я видел бытие родителей. Но они ведь были друг с другом. Они были вместе. Иногда мне даже казалось, что это не два человека, а один, просто раздвоенный, что ли. Для меня отношения с другим невозможны. Не представляю, как можно жить с кем-то, о чем-то говорить. Не понимаю, зачем. Изначально встречаются ради секса. Потом начинают жить вместе. Но я читал, что в супружеских парах секс бывает не так уж часто, а иногда его вовсе нет. Тогда зачем они живут вместе? Может быть, это боязнь одиночества? Я возвращаюсь мыслями к Лидочке. Ничего, кроме раздражения, я к ней не чувствую.

Я мог бы легко пригласить ее на свидание, потом отвезти к себе домой и трахнуть. Но сама мысль об этом заставляет меня содрогнуться. Я не хочу говорить с женщинами, и еще меньше у меня получается заниматься с ними сексом. Раньше ради него я ходил на свидания, иногда получал желаемое, легко расставался. В компании моих друзей всегда появлялись какие-то девушки. Я слыл циничным и грубым. Им это не нравилось, друзья называли меня мачо. Завидовали легкости, с которой я расставался с женщинами. Но я никогда не был грубым или циничным. Я не знаю, что это такое – быть циничным. Я просто никогда не представлял, что делать с женщиной после совокупления. Не мог понять, о чем с ней говорить, почему нужно появляться где-то вместе, даже устраивать совместный быт. В этом же нет ничего приятного! Тогда зачем?

Не могу вообразить себя на свидании с Лидочкой. Вру. Вообразить это я могу очень легко. Мы сидим в кафе. Ресторан – слишком шикарно, слишком обязывает. Это ведь просто офисная интрижка. Обычный офисный трах, ничего личного. Мы заказываем роллы. Обожаю японскую кухню. Нам принесли заказ. Надо о чем-то говорить. И тут начинается самое сложное. Я не могу выдавить ни слова. Даже сейчас, когда просто представляю себе эту сцену. Я не могу ничего сказать ей. «Поехали ко мне?» Слишком рано. Нужно соблюсти хоть минимальный социальный ритуал. И вот я выслушиваю ерунду про ее подружек и про то, как она неудачно покрасила волосы. У Лиды шикарные пышные волосы, жгучая брюнетка, как говорят они. Я должен взять и уйти. Прямо сейчас. Диннь! Сигнал микроволновки прерывает мои кошмары наяву. Я вытаскиваю тарелку, становлюсь к столу и начинаю есть. Что за идиотизм, почему в столовой нет стульев? Почему мы стоим как в рюмочной? С наслаждением приканчиваю свой обед, мою тарелку и вилку, ухожу к себе в кабинет. Нет, свидания не для меня.

Ровно в шесть вечера я выключаю компьютер и молча иду в гардероб. Там я надеваю куртку и беру свою спортивную сумку. На самом деле, мой день начинается только сейчас. Только когда я покидаю офис и направляюсь в качалку.

Помню, как я пришел в зал в первый раз. Мне было шестнадцать лет. В десятый класс я был переведен с трудом. Помню, как классная открыто говорила матери, что я негативно влияю на других учащихся и создаю обстановку дискомфорта. Я сидел под дверью кабинета. Слышал их беседу слово в слово. Мать плакала. Она вообще часто плакала. Классная напомнила ей, что это еще большая удача, когда ребенок в таком психическом состоянии учится со всеми, с нормальными детьми, а не в классе корректирующего обучения, и уж давайте говорить откровенно, не в интернате. Она сказала, что механическое усвоение материала – это еще далеко не все проблемы. Что я пугаю одноклассников, потому что у меня отсутствует эмоциональный интеллект и со мной совершенно невозможно установить контакт. Мама пообещала, что непременно выправит ситуацию.

Отец предложил тренажерный зал как самое простое решение. Ведь мне все время надо быть чем-то занятым, отвлекаться, иначе я опять буду проваливаться.

Качалка мне понравилась. Может быть, это самое лучшее, что было в моей жизни. Десятый и одиннадцатый классы я почти не помню. Помню, что все время качался, а уроки просто выучивал наизусть. Мне нравилось учиться, хоть я никогда не понимал, в чем смысл этого занятия. Но учебники и спортзал отвлекали меня, убивали время, а значит, все было хорошо. Так говорила мать. Она эти два года часто повторяла: «Все хорошо, все хорошо». Наверное, так и было. Как я поступил в институт, тоже почти не помню. Была какая-то череда экзаменов. Я отвечал на вопросы, это было несложно, потому что я почти все зазубрил.