И пришло разрушение…

— Не в наших обычаях сражаться за наших богов, — заявил один из них. — Не будем этого делать и на этот раз. Если человек убивает священного питона тайком в своей хижине, пусть это остается между ним и его чи.Мы этого не видели. Если же мы станем между богом и его жертвой, на нас могут обрушиться удары, предназначенные тому, кто совершил проступок. Как мы поступаем, когда человек богохульствует? Разве мы закрываем ему рот? Нет. Мы затыкаем себе уши, чтобы не слышать. И в этом — мудрость.

— Не будем рассуждать как трусы, — сказал Оконкво. — Если человек приходит в мою хижину и гадит на пол, как я поступаю? Закрываю глаза? Нет! Я беру палку и разбиваю ему голову. Так поступает мужчина. Эти люди день за днем льют на нас грязь, а Океке советует нам прикинуться, будто мы ничего не видим.

Оконкво даже фыркнул от отвращения. «Что за бабский клан, — думал он. — Могло ли произойти что-либо подобное на его родине, в Умуофии?»

— Оконкво прав, — заметил кто-то. — Надо что-то предпринять. Мы должны изгнать из нашего клана этих людей. Тогда на нас не ляжет ответственность за их мерзости.

После того как высказались все присутствующие, было решено изгнать христиан из клана. Оконкво в негодовании скрежетал зубами.

В ту ночь по деревне ходил глашатай, оповещая жителей, что отныне приверженцы новой веры исключаются из членов клана и, следовательно, лишаются всех привилегий, какими пользовались до сих пор.

А меж тем ряды христиан уже значительно выросли. Теперь это была небольшая община, в которой состояли мужчины, женщины и дети, уверенные в себе и спокойные. Белый миссионер, мистер Браун, постоянно навещал их.

— Когда я думаю о том, что только полтора года прошло с тех пор, как среди вас впервые было посеяно зерно новой веры, — говорил он, — я восхищаюсь деяниями господа!

Наступила среда страстной недели, и мистер Киага попросил женщин принести красной глины, мела и воды и обмазать к пасхе стены церкви. Женщины разделились на три группы: ранним утром часть их отправилась с кувшинами к источнику, другие, взяв мотыги и корзины, пошли к яме за глиной, а остальные направились к меловому карьеру.

Мистер Киага молился в церкви, когда до него донеслись возбужденные женские голоса. Он отложил молитвенник и пошел взглянуть, что случилось.

Женщины вернулись в церковь с пустыми кувшинами и рассказали, что их прогнали от источника плетьми молодые люди. А вскоре с пустыми корзинами вернулись и те, что ходили за глиной. Некоторых из них сильно исхлестали. Женщин, ходивших за мелом, постигла та же участь.

— Что все это значит? — недоуменно спрашивал мистер Киага.

— Клан отказался от нас, — объяснила одна из женщин. — Прошлой ночью об этом объявил на деревне глашатай. Но у нас нет такого обычая, чтобы не допускать кого-то к источнику или к глиняной яме.

— Они хотят нашей гибели, — сказала другая. — Они не пустят нас на базар. Так они сказали.

Мистер Киага собрался было послать в деревню за мужчинами, но увидел, что те сами идут к церкви. Да, все они слышали глашатая, но такого, чтобы женщин не подпускали к источнику, им еще никогда не доводилось слышать.

— Пошли! — сказали они женщинам. — Мы отправимся вместе с вами и поговорим с этими трусами. — У некоторых в руках были увесистые дубинки, а кое- кто прихватил с собой даже мачете.

Но мистер Киага удержал их. Прежде всего он хотел узнать, почему, собственно, христиан изгнали из клана.

— Они говорят, что Околи убил священного питона, — сказал кто-то из мужчин.

— Это неправда, — заметил другой. — Околи сам мне говорил, что это неправда.

Околи не было среди них, и спросить было некого. Прошлой ночью он заболел. К вечеру он был уже мертв. Смерть его доказала, что боги племени по-прежнему способны за себя постоять. А раз так, у клана не было оснований придираться к христианам.

Глава девятнадцатая

Лили последние в году большие дожди. Подошло время месить красную глину, что идет на постройку заборов. Это нельзя было сделать раньше, потому что сильные ливни все равно размыли бы кучи приготовленной глины; однако нельзя было и отложить эту работу, потому что в скором времени предстояла уборка урожая, а вслед за тем — период засухи.

Для Оконкво то был последний сбор урожая в Мбанте. Семь долгих, зря прожитых лет подходили к концу. Оконкво немало преуспел в стране своей матери, но он знал, что еще большего достиг бы в Умуофии, стране своих отцов, где мужчины храбры и воинственны. За эти семь лет он наверняка достиг бы самых высот славы. Вот почему каждый день, проведенный в изгнании, был для него источником печали. Материнская родня была очень добра к нему, и он был ей благодарен. Но это не меняло дела. Первого ребенка, который родился у него в изгнании, он назвал Ннека — «Мать превыше всего», отдав этим дань уважения родственникам матери. Но когда двумя годами позже родился сын, он назвал его Нвофиа — «Рожденный в пустыне».