И поджег этот дом

Четырьмя часами позже, в полном отупении, я вошел в свою каюту второго класса на «Куин Мэри». Сперва мне показалось, что я не туда забрел. Крохотная каюта была набита предметами роскоши, причем в каком-то диковинном, никогда не виданном сочетании: не бутылка, а целый ящик шампанского, две громадные корзины фруктов, плоская коробка конфет размером с плиту для тротуара, высокая стопка книг на полу, гроздь бутылок виски, аккуратно перевязанная широченной красной лентой, и несколько корзинок огненных цветов, от тесноты уже ронявших на пол свежие мягкие лепестки. И другие богатства: полдюжины блоков сигарет, кипа журналов, банка икры во льду. А еще я заметил дым, густыми синими клубами плававший по каюте, и в ноздри мне ударил острый травянистый аромат, которого я не узнал только в первое мгновение. Потом я сделал шаг вперед и в сумраке на койке разглядел две неподвижные фигуры: землистого молодого человека с бегающими лисьими глазами, в свитере с высоким воротом, и негра лет двадцати в тесных бархатных штанах и тонкой малиновой фуфайке, который медленно повернулся в темноте и наклонился в мою сторону, так что свет из иллюминатора – яркий, солнечный овал – упал на его чернильно-синее, с тонкими усиками лицо, совершенно столбнячное по выражению. Стало ясно, что тут притон наркоманов; я торопливо попятился, призывая стюарда, который явился бегом и на энергичном лондонском просторечии разъяснил, что это моя каюта. Я снова вошел туда, потом со всей суровостью, на какую был способен, представился двум молодым людям на койке и, услышав в ответ что-то вроде тихого хи-хи – далекого, неотчетливого, эфирного, донесшегося как бы из космоса, – повернулся к коробке конфет, которая почти целиком заняла мою койку, и увидел на ней карточку: «Питси от доброго дяди». И тогда, внимательно, со злостью и стыдом и все большим возмущением, к которому примешивалось, однако, другое чувство – теплой, унизительной благодарности, – я осмотрел остальные дары: все предназначались мне, на каждом была карточка: «Для Питси…» Тут, к окончательной своей досаде, я расчихался, в ответ на что задумчивый приятный голос негра сказал мне: «Gesundheit,[98] старик. Ты уж извини, что напустили туману».

– Благодарю, – ответил я.

Последовало долгое молчание, потом он опять заговорил:

– Это все такой длинный чувак натащил. Сказал, вернется tout de suite.[99]

Спутник его опять тихо хихикнул:

– Отхиливаем, Джонсон, давай на палубу.

– Господи Боже, – сказал я с отвращением.

– Не, – хихикнул негр. – Не он. Такой здоровый, длинный чувак с потрясающей блондинкой. Сказал…

Тут в каюту ворвался Мейсон, за ним – увитая орхидеями Кэрол, и он со зверскими приветственными криками бросился меня тискать.

– Allons-y, Питси! – орал он мне в ухо. – Pour chercher les баб françaises.[100] Не знаю прямо, самому, что ли, взять билет на твой рейс да встряхнуть их немного на рю Бонапарт? Что с тобой, Пьер? Кисловатое личико для человека, которому брать приступом отборнейшие крепости в христианском мире. – Он отступил на шаг и, придерживая меня пальцами за плечи, окинул ласковым, укоризненным взглядом. Я, наверно, замычал или что-то в этом роде: во всяком случае, он почувствовал мою злость – а я был возмущен им настолько, что весь закаменел от одного его прикосновения и даже не мог посмотреть ему в лицо. Но, как ни странно, при всей моей злости по поводу того, что он сделал с Силией, я не мог произнести ни слова.

– Слушай меня, Питер, – продолжал он, – я обшарил это корыто от носа до кормы, и, хотя половина народу – сварливые англичанки, от которых вообще неизвестно, чего ожидать, я видел пару девочек, американок, – они, по-моему, готовы на все. Правда, у меня есть приятели, которые были в Англии во время войны и говорят, что английские дамочки просто cormorants,[101] будут раскочегаривать тебя, пока у тебя уши не отвалятся. Не знаю, chacun a son goût.[102]

Снова из темноты долетело слабое хихиканье.

– Старик, сечешь этого обалденного француза?

Мейсон круто обернулся к цветному парню, на синем выветренном лице которого дремала блаженная улыбка.

– Взгляни-ка, Питси, – сказал он ухмыляясь и очень громко. – Я, как почуял запах травки, сразу понял, что найду здесь парочку лотофагов. – Он захохотал во все горло. – Леверетт в стране бибопа![103] – Снова обернувшись к моим будущим соседям, он сказал: – Ребята, тут у вас на борту не очень передовой малый, но человек он хороший. Не обижайте его. Вы куда собираетесь? По каким делам – намерены перевернуть Монпарнас? Куда же ты подевал свой берет?

– Он здесь, старик, – сказал цветной парень и, сонно вытащив из кармана мятый головной убор размером с блюдо для пирожных, ухарски надвинул его на лоб, так что глаз стало почти не видно. – Отключ, n-est-ce pas?[104]

– Видал, старик? – хихикнул его спутник. – Конец света. Мейсон заразительно рассмеялся.