И никаких ХУ!

- Снимай, почищу, сколько смогу. – Пострадавший послушно, как в приёмной врача, взялся за ремень. – Да не здесь, - остановила рукодельница, - при девочках. Иди к себе, я заберу.

- Маша, - попросил слёзно, когда она пришла, а он без штанов, но в пиджаке и галстуке восседал за столом, из-под которого видны были голые белые ноги, - постарайся поскорее, а то вдруг кто из чужих заявится.

- Ничего, - ответила Марья Ивановна, - встретишь: для дурня – самая форма. – Через полчаса срочный заказ был выполнен, и отреставрированные брюки легли на стол. Они были как новенькие, с едва заметными свежими пятнами. – Если не обращать внимания, то и не видно, - успокоила исполнительница.

Викентий Алексеевич вздохнул и пообещал:

- Я так и сделаю.

- Не забудь вычистить туфли, - напомнила она напоследок и ушла, не дождавшись благодарности.

Быстро одевшись и переобувшись, Викентий Алексеевич подался в сортир, там намочил тряпочку в сливном бачке с давно неведомо куда исчезнувшей крышкой, вспомнил про сапожника без сапог, встал одной ногой на шатающийся унитаз, не раз приводивший к испуганным вскрикам в самый неподходящий момент, и тщательно протёр заметно постаревшие новые сандалеты. Но, сколько ни старался, царапин стереть не удалось, и, прекратив тщетные потуги, недовольный вернулся к себе.

- Валентин! – позвал не игравшего играющего тренера. Тот вошёл. – Ну, как тебе команда?

Серьёзный парень соизволил улыбнуться краешками губ.

- С таким настроем, - похвалил подопечных, - и если играть без ворот и на выбивание соперников, мы у любых выиграем. Непонятно, с чего пошли слухи о мужской немощи, когда у нас – сплошь гладиаторы.

- Вот! – удовлетворённо согласился исполнительный директор. – А я что говорил? Всех уделаем!

Профессиональному разговору помешал телефон. Викентий Алексеевич поднял трубку и махнул рукой, выпроваживая Валька. На солидное: «Алё-о-о!» знакомый женский голос осведомился:

- Викентий Алексеевич?

- Вы не ошиблись, Анна Владимировна. Чем обязан? Как наш «Спартак»?

Она засмеялась.

- Ваша взяла. Но я не о том: дочку из садика заберёте, папа?

Викентий Алексеевич не сразу и сообразил, о какой дочке речь.

- Какую дочь? – спросил по инерции, вспомнив, что его родная давно в старших классах школы.

- Аннушку, конечно, - напомнила Аня.

- Но почему я? – возмутился названный папа.

- Потому, - терпеливо разъяснила мама, - что мне надо задержаться на час, а бабушка занята у портнихи.

- Здрасьте, я-то причём? – сопротивлялся Викентий Алексеевич.

- А притом, - засмеялась настырная женщина, - что Аннушка пообещала остаться и умереть в садике, если не заберёте её вы.

- Господи! – ошалел от свалившегося бремени отцовства квазиродитель.

- Назвался груздём… - начала Анна Владимировна.

- Ладно, - сдался гриб, - где это заведение? – Она назвала адрес и заверила, что долго не задержится, а они, пока придёт, поиграют в песочнице – ему это, почему-то, полезно.

В чистом и опрятном садике, куда Викентий Алексеевич и сам бы не прочь ходить, воспитательница подозрительно оглядела неизвестного родителя в дисгармоничной одежде, но положение спасла Аннушка. Она выбежала к нему, цепко ухватилась за пальцы и строго сообщила недоверчивой воспитательнице:

- Это мой папа.

Когда вышли, раздражённый папа недовольно спросил:

- Ты зачем выболтала нашу тайну о том, что я тебе понарошку папа?

Девчушка съёжилась и подняла на него скорбный взгляд честных голубых глаз.

- Я не выболтала, - и добавила, - я только маме сказала.

- А сейчас, - сурово поймал он её на лжи.

- Я нечаянно, - со слезами созналась она и отвернулась, огорчённая несправедливыми обвинениями. Викентий Алексеевич вздохнул и удовлетворился логичными женскими оправданиями.

- Ладно, замнём для ясности, - согласился он и примиренчески сжал маленькие пальчики. – Прокатимся на троллейбусе?

Аннушка сразу ожила, задёргалась, запрыгала, не отпуская его надёжной руки.

- Да, да! – и предупредила: - Я люблю у окошка.

Отца с дочкой пустили на сидение к окну, и до Зинулиной-Нинулиной школы они, слава богу, доехали молча, поскольку любительница троллейбусных маршрутов прилипла, в полном смысле слова, лбом к стеклу и, не отрываясь, впитывала неизвестный мир.