И нет любви иной…

Пара гнедых, запряжённых с зарею,
Тощих, голодных и грустных на вид,
Вечно плетётесь вы мелкой рысцою,
Вечно куда-то ваш кучер спешит…

Слова слёзного романса переплетались с печальными звуками скрипки. Анютка стояла у края эстрады, то прижимая руки к груди, то протягивая их в зал ресторана, то утомлённо поднося пальцы ко лбу. Это были давно отработанные жесты, безотказно действовавшие на ждущую эмоций публику. За окнами снова шуршал дождь: удивительно мокрое лето выдалось нынче. Зал был полупустым, и внимательно слушала певицу лишь компания молодых купцов у дальней стены. «И слава богу, – устало думала Анютка. – Всё меньше позориться…»

Её живот ещё не был заметен, и любимое чёрное платье с открытыми плечами пришлось расставить совсем немного. Опасения Анютки не подтвердились: похоже, у цыган и сомнений не возникало, что ребёнок именно Гришкин. Сам Гришка, к крайнему Анюткиному изумлению, стал обращаться с ней гораздо мягче, старался не обижать, за весь месяц ни разу не повысил на неё голоса, не сказал ни одного грубого слова, даже следил за тем, чтобы и языкастые цыганки не трогали её. Ещё несколько недель назад Анютка несказанно обрадовалась бы такому поведению мужа, но теперь Гришкино внимание не трогало её, а то, что он не прикасался к ней в постели, даже радовало. Какое-то ленивое оцепенение овладело ею, и порой Анютка не могла вспомнить, сколько времени прошло с того дня, когда она на рассвете выбежала из номеров «Англии». Ребёнок ещё не начал толкаться, но характер показывал вовсю: Анютке теперь беспрестанно хотелось то сахару, то апельсинов (это в августе-то!), то сметаны (съела у тётки чуть не корчагу), то и вообще невесть чего – например, пососать гвоздь или пожевать холодной глины. Цыганки улыбались, подмигивали: мол, дело известное.

В ресторан Анютка ездила по-прежнему, поклонники ещё не успели заметить, что великолепная Анна Снежная беременна, и, как раньше, забрасывали её цветами. Однажды Анютка поймала себя на мысли, что пристально вглядывается в лица сидящих в зале военных. Когда она поняла, почему это делает, то чуть не расхохоталась прямо на эстраде, посреди исполнения жестокого романса «Я всё ещё его, безумная, люблю». Ждёт, бестолковая баба… кого? Грузинского князя? Этого мальчика Дато, которого сама же и прогнала? Смех Анютка неимоверным усилием подавила, но вместо него вдруг хлынули слёзы, да такие, что публика потом долго аплодировала: подумали, дурни, что она от собственного романса, сто раз спетого, разнюнилась.

Дома она долго ревела в подушку. Гришка сидел рядом, вздыхал, поглаживал жену по руке. Когда Анюта уже начала успокаиваться, предложил:

– Напиши ему. Чего мучиться…

– Куда?!

– Можно узнать адрес. Имя тебе известно…

– Не сходи с ума. Не нужно. Это и не из-за него вовсе. Знаешь, бабе на сносях, чтоб раскваситься, много не надо.

Гришка больше ничего не стал советовать. Только ночью, когда они уже лежали в постели под общим одеялом, притянул жену к себе и молча погладил по плечу. Анютка вздохнула. Благодарно прижалась к мужу и заснула. Утром криво усмехнулась, подумала: рассказать кому – не поверят. И радуясь, что её ещё не начало мутить, поплелась на кухню искать сметану…

Допев «Пару гнедых», Анютка откланялась, дала двум подвыпившим купчикам «лобзануть ручки» и ушла на своё место в хоре.

– Бледная ты что-то, девочка, – озабоченно проговорила сидящая рядом Настя. – Хочешь, я Митро попрошу, отправит тебя домой.

– Незачем, – коротко отказалась Анютка. Она в самом деле чувствовала себя нехорошо, но, вспомнив о том, что из сольных романсов у неё остался всего один и до конца вечера она будет петь в хоре, сидя, Анютка решила не уезжать.

Объявили «Записку», и Настя поднялась с места. Вскоре по ресторану плыли звуки жестокого романса. Анютка отдыхала, полуприкрыв глаза. Когда хлопнула входная дверь, она машинально взглянула в ту сторону. И сердце вдруг, оборвавшись, полетело, покатилось куда-то вниз, вниз, вниз…

В дверях ресторана стоял и стряхивал воду с курчавых волос князь Давид Ираклиевич Дадешкелиани. Это был он, в самом деле он! Словно в чаду Анютка смотрела на тонкое бледное лицо с орлиным носом, густые брови, тёмные большие глаза с длинными, как у девушки, ресницами, белую щегольскую черкеску, серебряные ножны на поясе. В висках запульсировал жар, в полном отчаянии Анютка подумала: вот сейчас она хлопнется в обморок со стула ногами вверх.

– Боженька, милый, разбуди… – пробормотала она, что есть силы щипля себя за запястье. Но боженька не стал вмешиваться, и Анютка не проснулась в своей постели под боком у Гришки, а продолжала сидеть в хоре и смотреть на стоящего в дверях князя, не замечая, что всё сильнее и сильнее прижимает руку к груди. К горлу подкатывал крепкий комок.

К двери метнулся половой. Завертелся, зачастил скороговоркой:

– Оченно рады, вась-сиясь, просим всею душою за столик, помним вас, как же… Извольте присесть, чичас закусочки устроим…