И нет конца паломничеству

Фаско, стоявший у Риза за спиной, как и положено слуге, пробормотал: «Вот сестры-то будут в восторге от явления чокнутой!»

— Благодарю вас, Джошуа, — сказал Гарольд, улыбаясь. — Как всегда, вы очень помогли мне. Возможно, и эти заметки о кораблях, заходящих в английские порты, покажутся вам небезынтересными.

С этими словами Грач достал из широкого рукава и протянул еврею маленькую книжицу из бумажных листов в кожаном переплете — вроде бы такие назывались «тетрадями». Тот принял ее обеими руками и с поклоном, как нечто весьма ценное.

Уже когда они выходили из дома еврея, сам старик придержал Риза за локоть.

— Сэр Джон, добрейший лорд Рен назвал вас своим ближайшим помощником. Могу ли я высказать вам одно замечание? Только, умоляю вас, не сочтите это за оскорбление милорду Рену или вам самим…

Риз сделал Фаско знать идти вперед, а сам послушно остановился.

— Говорите, — сказал он, — а сочту или нет — там посмотрим.

Еврей только мягко улыбнулся на угрозу в его тоне. Потом заговорил с вроде бы искренней озабоченностью.

— Я знаю милорда Рена много лет как человека исключительного ученого, а ученые люди иногда не обращают внимания на некоторые стороны жизни, очевидные для менее возвышенных духом… Исключительно как друг хочу обратить ваше внимание, что его прекрасная подопечная… как бы это сказать… слишком явно поднимала глаза?.. Возможно, вам в Англии кажется, что здесь, в полуденных землях, слабее блюдут соображения пристойности, но это не так! И если уж он берет ее с собой по делам, то было бы неплохо… — он замялся. — Но я ни в коей мере не намеревался намекнуть ни на что неподобающее! Я вижу, что девушка еще молода…

— Так я и понял, — кивнул Риз. — И, надо думать, вы не обратились с этим вопросом к самому… милорду Рену на тот случай, если он обезумел от любви и не желает слышать ничего дурного о своей избраннице?

— Примерно так, — благодарно сказал Джошуа. — Нередко бывает, что мужчина в его летах проникается, так сказать, разлитием телесных соков… Да и не хотелось ставить его в неудобное положение, вы понимаете.

Покачивая головой, Риз удалился к паланкину Юдифи, который уже поднимали на плечи рослые носильщики (Грач нанял их в порту).

Риз постучал по бортику, и Юдифь отдернула занавеску.

— Старик говорит, что ты ведешь себя неприлично, — заметил он. — Я думал, ты актриса получше. И еще — он счел тебя любовницей милорда.

Юдифь коротко, неприлично улыбнулась ему той самой улыбкой, которую он впервые увидел в спальне дома на Ломбард-стрит, над телом мертвой роженицы.

— Я больше, чем любовница, — сказала она убежденно. — Я ему сестра.

«Я равна ему, а ты никогда не будешь», — так услышал Риз.

Ризу вдруг стало понятно, почему Юдифь намекала на ревность: она ревновала сама. Но ее ревность его не трогала. Он не считал себя равным Грачу и никогда не претендовал на это. Но вот признавать эту женщину выше себя — отказывался.

— Как ты собираешься общаться с сестрами-госпитальерами, даже если их найдешь? — поинтересовался он, не обратив внимания на ее подначку. — Та, маленькая, тебя просто ненавидит за то, что ты ее преследуешь. Да и Картер явно не будет в восторге от того, что ты от них сбежала.

— Грубым мужланам не понять возвышенных отношений, — ответила Юдифь весело и задернула шторку паланкина.

* * *

Госпитальерское поместье — приземистый трехэтажный дом, крытый черепицей, вокруг которого сбились в кучу разномастные хозяйственные постройки — возникло перед ними из-за поворота дороги. Ясным солнечным днем, когда рабочие все были в полях, по поместью разливались тишина и покой: изгородь перевивал дикий виноград, над цветами клевера и люцерны порхали желто-белые бабочки и, низко гудя, вился над кустом шиповника одинокий шмель.

Однако по двору разносился глухой стук топора: яростные, жесткие удары, словно кто-то вымещал на несчастных деревяшках всю злобу мира.

Когда орденский послушник в сутане отпер им тяжелые кованые ворота, удары топора смолкли, но Риз даже не удивился, увидев сестру Шоу. Она стремительно шагала им навстречу в промокшей от пота камизе, будничных шерстяных шоссах и босиком, словно крестьянка.

— Ого, — сказала она, окинув взглядом Риза и Фаско, Грача и паланкин. — Знакомые все лица. Ну, с чем пожаловали?

— Ни слова не скажем, пока нас как следует не напоят, — Фаско демонстративно похлопал по пузу и подмигнул Шоу. — Я слышал, тут выращивают добрые вина.

Та только глаза закатила.

— Моя племянница, — Грач указал глазами на паланкин, — желает побеседовать с досточтимой и благороднейшей сестрой Картер о вере, а я с моим помощником ее сопровождаю.

Шоу покосилась на послушников и слуг, выбежавших во двор, чтобы позаботиться о лошадях, и сказала:

— Отлично. Идите тогда в дом, я позову Джоселин.

Тут Юдифь отодвинула занавеску паланкина, и Шоу моментально перекосило.

— Ты! — прошипела она.

Риз хмыкнул, припомнив «грубых мужланов», однако Юдифь это неласковое приветствие совершенно не обескуражило.

— Я тоже рада тебя видеть, Самин, — улыбнулась она.