Читаем И нет им воздаяния полностью

Извлечь из сети телефон Службы безпеки Украины было делом недолгим.

— Громадська приймальня Службы безпеки Украйыны. Слухаю вас.

— Здравствуйте, моя фамилия (чуть не сказал: фамылыя) Ка-це-не-лен-боген, я звоню из Петербурга. Видите ли, мой отец… он полностью реабилитирован… его дело в тридцать шестом году, у вас в Киеве… Нет, не у вас, просто в Киеве… вел следователь Волчек. Вы не могли бы сказать, как его имя-отчество? И год рождения, если можно. Это не будет иметь для него никаких последствий. Тем более что его тогда же примерно и расстреляли, у меня интерес чисто научный…

— Пане Каценеленбоген, — профессионал, с первого раза запомнил фамилию правильно, — запышить, будь ласка, телефон. З вашого пытання треба звертатыся до державного архиву.

— Да-да, запысываю… черт, ручка не пишет, секундочку… Спасибо, большое спасибо.

Снова дозваниваюсь с полтыка, тень отца послала мне удачу.

— Приймальня державного архиву Службы безпеки Украйыны. Слухаю вас.

Оттарабаниваю уже как по писаному.

— Шановный Леу Янкилэвич, на таки пытання мы нэ даемо видповедей по телефону. Вам треба прыйты до нас особисто або звернутыся пысьмово за адресою…

К концу моих перезваниваний я уже вполне прилично разбирал, что такое расширенный пошук и даже выражение «Надання видомостей видбуваеться видповидно до вымог закону про державну таемницю».

Державну таемницю мне было явно не одолеть. И я набрал номер родословного древа.

«Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз», — зачастил под балалайку разухабистый тенорок, резко оборванный уверенным мужским голосом: «Родословное древо. Слухаю вас».

Вернее, это не он, это я по инерции забылся: «Вы мени слухаетэ?», и уверенный голос иронически подхватил: «Слухаю, слухаю, говорите».

Голос расколол меня в две минуты, но как я мог сделать заказ, не признавшись, что известно мне о Волчеке только то, что он вел дело моего отца?

— Так-так-так, — после продолжительной паузы зловеще как бы побарабанил пальцами по невидимому столу еще более похолодевший голос. — Вы случайно не с Кавказа? Не собираетесь мстить до седьмого колена?

— Нет-нет, что вы, я человек вполне интеллигентный, даже профессор. — Мое лакейское профессорство в рожденной свободой шарашке все еще производит впечатление на непосвященных. — У меня вопрос чисто социологический: я хочу проверить правильность пословицы «яблоко от яблони недалеко падает». Правда ли, что негодяи порождают только негодяев?

— А вы уже заранее знаете, что он негодяй?

Я не понял, раздражаю я его или забавляю.

— Да нет, может быть, он был честнейший человек, я хочу только узнать, отразилась ли его профессия на наследниках, вот и все. Ну и каковы его родственники, из какой почвы вырастают такие яблони. Я нигде это не собираюсь обнародовать, я просто хочу…

— А этого никто и не захочет обнародовать — диффамация, репутация… В общем, нам нужно встретиться, я должен на вас посмотреть. Да, и паспорт прихватите. И задаток не помешает, на случай, если сговоримся. Но дело кляузное, будет стоить недешево.

— Мы за ценой не постоим. В разумных, разумеется, пределах…

— Это будут пределы мидл-класса. Вы где живете, ваш адрес? Понятно, — щегольнул всеведением владыка родословных, — слева от вас «Эдука-центр», справа «Вижен-сервис».

— Так точно, смесь лакейского с американским. А я промеж двух этих стульев.

— И еще в вашем доме есть «Кофешоп». Вы можете там быть через час? А чего тянуть, мы работаем оперативно. Руби дерево, пока горячо.

— Особенно родословное.

— Так а я о чем?

Когда плюгавый мужичонка в великоватой безрукавке — лысенький, белоглазенький, с красненьким от жары, а не от злоупотреблений носиком — держится свысока с таким хотя и б/у, но все-таки аполлоном, как я, это внушает особое почтение. И представился он Иван Иванычем, открыто давая понять, что это конспиративная кличка.

— Смотрите, и кондиционер освоили, — гостеприимно обвел он рыжеволосой рукой прохладное кафе.

— Да, не зря в девяносто первом шли на баррикады. Впрочем, лично я всегда желал служить престолу и отечеству, как и мой отец. Такая своего рода еврейская лейб-гвардия, вроде Дикой дивизии. Только престол и отечество этого, к сожалению, не пожелали. Собственно, Волчек был только орудием, так что за его потомков тем более не беспокойтесь. Может, он и сам был лейб-гвардейцем…

— Вы совсем не похожи на еврея, — проигнорировал этот лепет Иван Иваныч, продолжая изучать меня своими внимательными белыми глазками.

— Издевка судьбы — соединить суперславянскую внешность с фамилией Каценеленбоген.

— У вас не славянская внешность. Если бы вы работали в службе внешней разведки, вас бы направили… в какой-нибудь исторический фильм. Ваш антропологический тип есть только на картинах. А вот мне, считалось, легко затеряться в английской толпе.

И тут мне открылось, что под цилиндром, при дарвиновских бакенбардах он сделается вылитый Джон Буль с крокодильских карикатур.

Перейти на страницу:

Все книги серии журнал "Новый мир" № 3. 2012

Rynek Glówny, 29. Краков
Rynek Glówny, 29. Краков

Эссеистская — лирическая, но с элементами, впрочем, достаточно органичными для стилистики автора, физиологического очерка, и с постоянным присутствием в тексте повествователя — проза, в которой сегодняшняя Польша увидена, услышана глазами, слухом (чутким, но и вполне бестрепетным) современного украинского поэта, а также — его ночными одинокими прогулками по Кракову, беседами с легендарными для поколения автора персонажами той еще (Вайдовской, в частности) — «Город начинается вокзалом, такси, комнатой, в которую сносишь свои чемоданы, заносишь с улицы зимний воздух, снег на козырьке фуражке, усталость от путешествия, запах железной дороги, вагонов, сигаретного дыма и обрывки польской фразы "poproszę bilecik". Потом он становится привычным и даже банальным с похожими утрами и темными вечерами, с улицами, переполненными пешеходами и бездомными алкоголиками, с тонко нарезанной ветчиной в супермаркете и телевизионными новостями про политику и преступления, с посещениями ближайшего рынка, на котором крестьяне продают зимние яблоки и дешевый китайский товар, который привозят почему-то не китайцы, а вьетнамцы»; «Мрожек стоял и жмурился, присматриваясь к Кракову и к улице Каноничной, его фигура и весь вид будто спрашивали: что я тут ищу? Я так и не решился подойти тогда к нему. Просто стоял рядом на Крупничей с таким точно идиотским видом: что я тут делаю?»

Василь Махно

Публицистика
Пост(нон)фикшн
Пост(нон)фикшн

Лирико-философская исповедальная проза про сотериологическое — то есть про то, кто, чем и как спасался, или пытался это делать (как в случае взаимоотношений Кобрина с джазом) в позднесоветское время, про аксеновский «Рег-тайм» Доктороу и «Преследователя Кортасара», и про — постепенное проживание (изживание) поколением автора образа Запада, как образа свободно развернутой полнокровной жизни. Аксенов после «Круглый сутки нон-стоп», оказавшись в той же самой Америке через годы, написал «В поисках грустного бэби», а Кобрин вот эту прозу — «Запад, на который я сейчас поглядываю из окна семьдесят шестого, обернулся прикладным эрзацем чуть лучшей, чем здесь и сейчас, русской жизни, то есть, эрзацем бывшего советского будущего. Только для русского человека размещается он в двух-трех часах перелета от его "здесь". Тот же, для кого "здесь" и есть конечная точка перелета, лишен и этого. Отсюда и меланхолия моя». «Меланхолия постсоветского человека, — по-тептелкински подумал я, пробираясь вниз по узкой автобусной лесенке (лесенке лондонского двухэтажного автобуса — С.К.), — имеет истоком сочетание довольно легкой достижимости (в ряде социальных случаев) желаемого и отсутствие понимания, зачем это нужно и к чему это должно привести. Его прошлое — фантазмически несостоявшееся советское будущее, а своего собственного будущего он — атомизированное существо с минимальной социальной и даже антропологической солидарностью — придумать не может».

Кирилл Рафаилович Кобрин , Кирилл Рафаилович Кобрин

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги